Родить легко

И вот однажды на практике мельком слышу от одного доктора: «Да вон в том боксе, где дауна рожают!» Само собой, охватило любопытство. И я на правах стажёра зашла посмотреть.

Совсем молодая девушка с таким же молодым мужем, роды первые. Вела их пожилая, во всех смыслах тяжёлая и очень недобрая доктор. Я её боялась. С индивидуальными акушерками она не рожала, проект «Домашние роды в роддоме» считала блажью, высказываясь о нём и обо всех в нём участвующих с гадливым пренебрежением. В общем, врач чугунной, непрошибаемой советской закалки тех времён, когда роддом мало чем отличался от тюрьмы.

Как-то одна моя девочка – нежное, трепетное создание – пошла в роддом заключать договор на сопровождение. На приёме в контрактном отделе сидела та доктор с мрачной тоской на лице, изрезанном глубокими мимическими морщинами от вечно презрительной гримасы.

– Я хотела бы заключить контракт на естественные роды, – робко сказала девочка.

Врач окинула её хмурым взглядом:

– Ты на себя посмотри! Понимаешь хоть, какой это ужас – естественные роды?

Вот так она, собственно, и работала…

А заинтересовавшие меня роды вела потому, что считалась очень опытной. И с этим сложно спорить: чем старше доктор, тем опытнее он становится – чисто арифметически.

Я застала роды на этапе, когда всё уже близилось к финалу, но был он невероятно вымученным. В палате царила крайне тяжёлая атмосфера, на лице роженицы – мýка и усталость. Муж смотрелся совершенно потерянным, доктор – мрачнее тучи. Вокруг суетились роддомовские акушерки.

Стояла и капельница с окситоцином, причём в огромной дозировке, таких цифр я никогда прежде не видела. Нынче такие однозначно губительные дозы не используют. Если сегодня начинают с двух с половиной единиц на двадцать (или пятьдесят) миллилитров физраствора и капают его со скоростью два миллилитра в час, то там стояло десять единиц со скоростью восемнадцать!

Если посчитать, насколько превышены дозировки, получим чудовищный результат. Матка при таких объёмах искусственного окситоцина отказывается его воспринимать – рецепторы, рассчитанные на эндогенные микродозы, попросту атрофируются. В итоге медицина в подобных ситуациях заходит (и заводит роды) в тупик. Матка, похожая на вялый мешок, уже не толкает, а синтетический окситоцин в любых количествах перестаёт работать.

Женщине требовалось тужиться; видимо, наступило полное открытие. Доктор громко призывала её это делать, та старалась изо всех сил, смотреть было тяжело – вся потная, красная, вымотанная…

Доктор сердилась, кричала на роженицу, раздражённо требовала от акушерок заменить окситоцин на свежий: «Видимо, этот разрушается от освещения и плохо работает!» Заменили, опять выставив прежние значения. При этом девочка старалась изо всех сил – такой маленький боец, труженик, и муж всячески ей помогал.

Я не понимала: знают ли родители, что ждут ребёнка с синдромом Дауна? Диагноз окончательный или только высокий риск и исход неочевиден?

Но было не до вопросов. Какими-то безумными усилиями дошли до финала, головка находилась уже близко, и роженицу перевезли из бокса в большой родильный зал. Всё время слушали сердце – вроде как терпимо. Поскольку окситоцин уже не работал, немножко подавили на живот: не особо травматично и грубо, для той поры так вообще стандартно.

Наконец родился ребёнок, девочка. С первого взгляда ясно – синдром Дауна. Выложили на живот, но тут же стало понятно, что она выглядит неживой. Быстро отрезали пуповину и унесли на реанимационный столик.

Дальше – двадцать минут обширной реанимации: трубочки в ротик, носик, отсосы, инъекции адреналина в пуповинную вену, массаж сердца, дыхательный мешок, опять уколы и паузы для попыток хоть что-то услышать в груди: хоть один стук, хоть один вдох.

Впервые я увидела реанимацию выглядевшего абсолютно неживым новорождённого. Его качали мешком Амбу (механическое ручное устройство для выполнения временной искусственной вентиляции лёгких; обеспечивает простой и надёжный способ вентиляции комнатным воздухом или с примесью кислорода), делали массаж сердца. Все работали очень слаженно и чётко. И через двадцать минут закончили, так и не добившись ни единого вздоха. Ребятам, которые, к счастью, ничего не видели, сообщили всего лишь, что ребёнок не поддаётся оживлению.

Они тихо плакали. Попросили принести и показать. Глубоко, пристально всматривались в дочь. Родильница сквозь слёзы шептала мужу: «Посмотри, какая она красивая у нас, какая хорошенькая…» Глядели на мёртвую девочку такими любящими глазами, с такой волной нежности! Выдержать такое казалось невозможным. Представлялось, что мать должна рыдать, кричать, выплёскивая из себя огромное горе – тем более после настолько изнурительных родов. А они оба были прозрачными и трепетными в своей приветственной и одновременно прощальной любви к так и не открывшей глаз дочери.