Родители, наставники, поэты

В полупустом вагоне поезда, возвращаясь в Петроград из Гатчины (я ехал по Балтийской линии), чувствовал я себя заново родившимся, словно получил в первый же час рождения некие дары, которыми следует умело распорядиться. Эту радость, свежесть и окрыленность тушила мысль, что я все же на военной службе, несвободен в степени абсолютнейшей. Завтра надо рано вставать, чтобы успеть в полк к десяти утра, а там — плац, шагистика, тоска до полудня, потом наскоро обед, чистка винтовки, сон минут на тридцать. С двух до шести снова плац...

И — подобно молнии — ослепительная, до жути острая мысль: есть книги! Во что бы то ни стало надо жить. Жизнь так хороша, что пи одна книга, но словам Куприна, еще об этом не сказала, по сумела стать знаменем, живым сосудиком бытия, по — все книги, взятые вместе, особенно русские, преотлично свидетельствуют — КАКОЕ СЧАСТЬЕ ЖИТЬ!..’

Поклон памяти их!

Старые женщины, главным образом, продавали издания Холмушина, Сытина, Гусинского, календари Гатцук и «Петровские» отрывные. Благообразные, в пенсне на шнурке и с обручальным кольцом на левой руке, старушки любили давно и надежно насиженные места: чайные, пивные, сад Народного Дома и Зоологический, Петровский парк (говорю только о моей родной Петербургской стороне). С корзинкой на согнутой руке, подобно грибникам, а в корзинке десятка три-четыре книжек.

Умилительно до слез — хороших, драгоценных... Старушка — она называла себя распространительницей, боясь, упаси бог, чтобы ее назвали торговкой,— подходит в чайной к столику с двумя-тремя чаевничающими и говорит:

— А что дома делать будете? Книги есть? Вот то-то и оно! А у меня для вас...

И кладет на стол меж чайников и блюдец «Хиромантию и «Новейший сонник», «Кобзарь» Шевченко... Чаще всего покупают «сонник»: уровень посетителей в чайной анекдотически низок, а сны — они и царю и пастуху одинаково доступны, и еще неизвестно, у кого они ярче.

— Что стоит такая книжка? — спрашивает наслаждающийся чаем легковой извозчик, наугад раскрывает книгу (она на оберточной бумаге, толстой, точно обои), немедленно же одобрительно улыбается и уже, как говорится, готов: ловкий издатель подцедил его со всеми потрохами.

— Цена проставлена, недорого, всего сорок копеек, -говорит распространительница. — Вот вы, господин извозчик, открыли на «грибы» — это такой сон, что не дай бог увидеть грибы! Ни сушеные, ни жареные, никакие! Грибы увидеть к большой неприятности! А вот...

— Уступки не будет? — пытает распространительницу господин извозчик. — А ежели пятачок долой?

— Две копейки — мой барыш, — с достоинством говорит распространительница.

Книга продана. Полупьяной компании удается сбыть отрывной календарь (дело происходит в августе) со скидкой: вместо двугривенного за восемнадцать копеек. Барыш — три копейки.

Тараса Шевченко купил для меня мой отец: мы сидели в чайной «Ласточка» в доме № 29 по Гулярной улице (ныне улица Чайкиной). Интеллигентного вида старушка подошла к нам, пожелала хорошего аппетита и молча, ни слова не говоря о книгах своих, положила на стол «Кобзарь». Я уже хотел сказать, что книга эта у меня есть и в хорошем издании с иллюстрациями, и на бумаге значительно лучшей, чем вот эта, но отец (он слегка на взводе) немедленно купил книгу и преподнес мне.

— На, хороший писатель, за народ стоял.

Не только один Сытин имел огромный штат «хожалых», людей — Холмушин (о нем ничего не знаю) так же распространял свои издания, главным образом, среди городского населения.

— Я богаделка, — говорила мне одна такая распространительница в чайной «Белград», что много лет назад была в доме № 19 по Зверинской улице. — Обуть-одеть меня некому, харчи в богадельне такие, что с голоду непомрешь и сытым не будешь, — постоянно об еде думаю. А я воронежскую гимназию окончила, немецкий язык знаю, французский понимаю на слух... Меня сам Холмушин в дело взял, сперва на проценты, потом не понять как: имею дело со счетоводом, а тот форменный плут в манишке. А зарабатываю иногда даже пятнадцать рублей в месяц. Книга хорошо идет в пьяной компании — вы, вижу, удивляетесь, молодой человек, а тут все понятно: русский пьяный человек, ежели он добрый и щедрый, еще щедрее делается... Ему хочется подарок домой принести, а тут я — тут как тут!

— Сколько стоит? — Двадцать копеек. — Давайте! И дает двадцать пять, а то и все тридцать. Старость мою жалеет...

— А вы не пробовали у фабричных ворот с книгами вашими? — спросил отец.

— Для рабочих другая книга нужна, — последовал ответ. — Вот сейчас, смотрите.

Холмушинская распространительница подошла к сидящему за соседним столиком, что-то сказала, тот улыбнулся, стал рассматривать книги, которые одну за другой вынимала «богаделка». Минуты через три незнакомец купил холмушииские басни Крылова и какую-то еще разукрашенную во все цвета, в издании Губинского.