Родители, наставники, поэты

Мой благодетель — пушкинист Николай Осипович Лернер (с ним я познакомился в вагоне трамвая: слово за слово. стали вспоминать, называть общих знакомых) пригласил меня к себе на Лахтинскую улицу, подвел к неряшливо содержимым стеллажам и сказал:

— Моя библиотека в вашем распоряжении. Ежели что поправится — могу уступить. Продам недорого. Вот эта полка мне по нужна, вся продажная.

На полке стояли романы и альманахи, сборники стихов и разрозненные журналы. Богатейшая пушкиниана (опа уступала только собранию П. Е. Щеголева) содержалась в шкафах со стеклами, под замком, брать книги о Пушкине не разрешалось никому.

Почти рядом с Лернером, дом к дому, жил Владимир Николаевич Княжнин, поэт и великий говорун, вечно всем недовольный, брюзга и плакса, путаник и весьма вздорный, хотя и больших душевных качеств человек. Лернер был остроумен, много знал и умел знание свое между делом, в разговоре передать другому: Княжнин знал и умел мало, с ним было скучно. Часть своей библиотеки он продал Глебову, часть — весьма малую, книг сто, не больше, — отдал мне (с уплатой в рассрочку). Выплатил я мой долг ему лет через пять, не раньше.

Иногда приходил ко мне поэт Владимир Алексеевич Пяст, человек в величайшей степени забавный, интересный, хороший переводчик с французского: как поэт — полнокровный эпигон Блока, о чем долгое время и сам не догадывался. У него вовсе не было библиотеки, приобретать книги он начал только в восемнадцатом году.

— Эту книгу я у вас возьму, — говорил он, к примеру, мне. — Я начинаю собирать, как все порядочные люди, библиотеку. Этой книги у меня нет. Есть у Нельдихена. но у него взять что-нибудь затруднительно, так как в комнате его вообще вещей только восемь наименований: штаны, сборник его стихов, пиджак, пальто, сапоги, зубная щетка, пустая коробка от папирос, вчерашняя газета, подушка... Сколько я насчитал?

— Одеяло забыли, Владимир Алексеевич.

— У пего одеяла нету, — отвечал Пяст. — Его одеяло у меня, я его выиграл; однажды держали пари, в каком году умер Байрон. Нельдихен сказал, что Байрон еще жив, и сказал это совершенно серьезно.

— А сколько книг у вас, Владимир Алексеевич?

— Какие теперь книги, — но без иронии отвечал Пяст. — Пять-шесть, не больше.

— Совершенно верно, — поддакивал я. — Есть нечего, а мы о книгах думаем!

— Вот, вот, — задыхаясь от напора здравых возражений на мое замечание, разбрызгивал слюну Пяст, и даже заикался. — Как раз теперь и появятся книги, да, теперь, и то самое, что нам нужно. Вот вы работаете в Смольном, утром уходите, вечером приходите, а я весь день обретаюсь на рынках, принюхиваюсь, продаю, меняю, вижу, как дешево можно сейчас сделать богатейшую библиотеку... Да, к примеру сказать...

И, ни словечка не выдумав, поведал такую историю: в его доме некий профессор «разбазаривает» свою библиотеку но частям; собрание сочинений Мережковского с автографом, собрание сочинений философа Соловьева с автографом, собрание сочинений Бунина с автографом — все эти книги продал профессор за полбуханки хлеба и два стакана пшена.

— А мне так повезло, так повезло, что и сказать по смею, — рыдающим своим баритоном продолжал Пяст, — мне за копеечные издания Мольера и Метерлинка дали пачку папирос «Ада» и коробок спичек в придачу! Любопытные времена приходят, друг мой! на днях к Акиму Львовичу Волынскому является некий субъект, спрашивает, — не вы ли о Леонардо да Винчи книгу написали? Вы? Нет ли у вас черновичка хоть какого-нибудь, дайте, пожалуйста — вы мне черновичок, страничку-другую, а я вам яичка два-три всмятку!

— Ну, и что же дальше? — заинтересовался я этой историей, хорошо зная вспыльчивый, неуживчивый характер Волынского. — Выгнал он субъекта?

— Не выгнал, нет — он другое сделал, прости его, господи! Он сказал: — Вы, говорит, зайдите завтра, я поищу черновичок, я вам две странички приготовлю, есть у меня что-то такое, а вы мне за это пяточек яичек — согласны? Субъект согласился, руки потирает —вот, дескать, как дешево автограф известного исследователя получу! Ну, а наш Аким Львович развернул на какой-то странице своего «Леонардо», отыскал старый, весь в пятнах листок бумаги, и сел писать — без нажима пером... Написал две странички, зовет меня. «Завтра приходите ко мне, яичко дам!»

— Дал? — спросил я.

— Кусить дал, — взвизгивая от смеха, сказал Пяст. — Я такой кусище откусил, чуть ему палец не аннулировал. А субъект спрашивает: нет ли еще у кого-нибудь из ваших друзей и знакомых, охотников до яичек, автографа какого? На меня Волынский указал. Субъект рукой махнул — Пяста, говорит, не уважаю. И стишки у него короткие, и смысла нету. На Пушкина, говорит, здорово смахивает... А я Пушкина, говорит, не люблю.

— И чем же кончилось? — спрашиваю Пяста.

— Субъект все же Волынскому десятка три яичек перетаскал. Принесет — мне яичко перепадает. И я штук пять сырыми высосал.

Книги в годы гражданской войны