Родители, наставники, поэты

Я придумал простейший способ добычи денег на покупку Пинкертона: отказался от домашнего завтрака, который родителям моим обходился копеек в пять-шесть. Теперь я просил три копейки на булку, и родители давали мне иногда даже четыре копейки. Подержанный Пинкертон на Сытном рынке — два выпуска три копейки. Ник Картер и Шерлок Холмс —пятачок. Сильно потрепанные выпуски продавались .дюжинами за двугривенный.

Подобное чтение скоро вызвало некую оскомину: они, эти выпуски, были лишены разнообразия в выдумке, абсолютно непоэтичны, язык с течением времени утомлял, и уже заранее узнавался конец: отсутствие таланта видно было с первой же страницы... Достаточно было как-то раз прикоснуться к Стивенсону, Жюлю Верну, Конан-Дойлю и всем родным, двоюродным и троюродным братьям этих подлинных художников, как Пинкертоны оставались в памяти всего лишь забавным воспоминанием, не больше, хотя они, — точное сказать, то, кто дам их молодежи, — претендовали на большее.

Пинкертоны светили тускло, и радиус света был невелик, несмотря на огромные тиражи выпусков. Я даже справил по кончине моего увлечения своеобразные поминки: вместе с товарищами по школе отправился в Лештуков переулок, и там подле дома № 15, где помещалась типография издательства «Развлечение», печатавшая Пинкертонов, мы вслух, чуточку играя и слушая самих себя, заявили:

— Прости, прощай, гроза преступников! Благодарим тебя за то удовольствие, которое ты давал нам в длинные, скучные зимние вечера! Нас учат быть благодарными и памятливыми, вот мы, как видишь, благодарим, по насчет памяти сказать ничего не можем. Вчера за роман Стивенсона «Остров Сокровищ» мы не думая отдали десять выпусков твоих, о, Пинкертон и все твои друзья-товарищи!

Я читаю, меня слушают...

На квадратном, так называемом обеденном столе стоит невысокая под зеленым стеклянным абажуром керосиновая лампа: если сидишь близко от стола, то очень светло и уютно, а отойдешь на два шага — сумеречно и хочется побольше света. За столом сидят отец мой, он в рабочем сером пиджаке, на носу его очки, хотя он ничего не делает; моя мать, опа штопает чулок, голову склонила набок, ежеминутно поглядывает на огонек лампы — но коптит ли... Бабушка вяжет чулок, спицы в ее пальцах тоненько позванивают и кажутся мне живыми существами, что-то знающими, что-то понимающими, и так же, как люди, внимательно слушают они то, что я читаю...

Я читаю «Анну Каренину». Мне десять лет. На комоде деловито стучит будильник, за окном гуляет вьюга, пригоршни сухого снега порою сотрясают стекла в двух квадратных окнах комнаты, и тогда я прекращаю чтение, прислушиваюсь. Бабушка говорит:

— Это за окном, нас не касается, ты читай, читай!

Я читаю: «И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу ,в левом углу залы, приговаривая...»

Дальше идет текст на неведомом мне языке. Я заявляю об этом моим слушателям и по их совету .продолжаю читать дальше:

«...и, лавируя между мором кружев, тюля и лепт и но зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, так что открылись ее тонкие ножки в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени...»

— Тут, надо полагать, этот Корсунский про любовь подумал, потому и не по-русски напечатано — они по-русски но умели думать, — говорит отец. — Тут и ножки, и ажурные чулки, — ясно, что у мужика голова закружилась!

— Так и пиши про это по-нашему, — в сердцах замечает бабушка, не прекращая вязанья. Моя мать просит всех замолчать, чтобы спокойно слушать, что будет дальше.

Тем временем я заглядываю в ближайшие три-четыре страницы, вижу, что мало разговора, а все описание — вот Левин танцует с Кити, потом на страницах возникает слово АННА. Скучно, когда идет описание, когда нет разговора. Я своими словами передаю содержание следующих двух глав, по мать протестует:

— Что торопишься, или уроки еще не сделаны? Почему не все, что в книге, читаешь?

— Там очень скучно, мама, а еще целых три книги, вон какие! — я указываю на этажерку, где на верхней полке стоят, чуть качнувшись влево из-за того, что одна книга вынута, — три солидных тома. — Одним словом, Анна Каренина уже познакомилась с Вронским и они даже целовались!

Отец сдержанно фыркает и вздыхает, перемигиваясь с тещей и женой. Бабушка просит читать, как мне хочется, хоть с. середины: она уже знает историю любви и страданий Анны Карениной, когда-то читал этот роман и отец, но вот моя мать только слыхала кое-что об этой женщине' но романа не читала.