Родители, наставники, поэты

Почему, по каким тайным законам памяти вижу я эту сцепу и слышу голоса моих родных, и прекрасно помню не только то, что они говорили, комментируя роман, но и что при этом делали, — помнится даже рисунок на сорочке отца под пиджаком, синее с белым горошком платье матери, белая вязаная блузка бабушки... Может быть, помню я эти детали потому, что здесь главную роль играет книга — то, что стало позже моим призванием, работой, счастьем... Без усилия, всего лишь закрыв глаза, я могу назвать авторов всех книг, что стояли на двух полках этажерки: Лев Толстой — «Анна Каренина», «Война и мир»; Антон Чехов — рассказы; «Антон-Горемыка» Григоровича; «Последний Новик» Лажечникова; «Юрий Милославский» Загоскина; однотомники Пушкина, Лермонтова в Издании Вольфа. Два толстых тома «Нивы» за 1904 и 1905 годы. Детский журнал «Тропинка» за 1906 год, две-три книжки Жюля Верна; «Последний из могикан» Фенимора Купера, пачка романов в выпусках. Томик Надсона. Басни Крылова. Десятка два песенников в издании Сытина. На нижней полке кое-как стоят и лежат учебники. Уважения к ним никакого...

Часы бьют одиннадцать раз. Я уже устал, мне хочется спать, по — завтра воскресенье, отец на работу по пойдет, уроков у меня на час, не больше... Бабушка заявляет:

— Вот и говори — богатые! А несчастными были, как и наш брат-сестра...

— Мужу изменила, — говорит мать. — В господских домах это заметнее, там переживают вот как, видела, знаю, — и она вздыхает, словно и в самом деле ведомо ей нечто такое, что очень и очень .похоже на роман, которым я читаю.

— Все-таки это сочинение, — несколько пренебрежительно говорит отец. Бабушка уточняет: да, сочинение, но из жизни. Не каждый умеет, для этого необходим талант, а он от бога. Даже просто поговорить — и то дано по каждому; вой, дворник наш, на каторге был, есть о чем рассказать, а начнет говорить — точно через Урал нищего переправляет. И — наоборот — наш студент Архангельский, и лет-то ему 24, и нигде, кроме Москвы да Новгорода, еще и побывал, а спроси о чем-нибудь — такое наговорит, что двадцать раз спрашивать будешь!

— Вранье —не сочинение, — машет рукой отец. — Сочинение — это роман, рассказ, стишок. А вранье — это и я сумею.

— А поди, соври! — предлагает моя мать. — Сразу увидим, что врешь!

— Наш Леонид мастер врать, — не без чувства некоей гордости говорит отец. — Безвредно, но врет. Придет и скажет, что нам, дескать, поклон от тети Мани. А тетя Маня его и в глаза не видела!

— От скуки это, — поясняет бабушка. — Ну, что ж. сегодня читать больше побудем или как?

Читаю я через день, а так как бабушка и отец уже забыли, что было в прочитанных главах, я своими словами передаю содержание и вволю привираю: мне очень по душе Анна Каренина, я люблю ее и ненавижу Вронского. И там, .где автор что-то говорит о своей героине, я от себя набавляю плюсов, превращая Вронского в последнего офицеришку и шалопая. Слушатели мои не протестуют — Анну Аркадьевну любят и они. С почтительностью относятся к старику Каренину, считая, что он вполне порядочный по отношению к своей жене человек.

Шутки-шутками, «Анну Каренину» я прочел в течение трех месяцев — весь роман, за исключением последней, восьмой части: каким-то рано проснувшимся во мне чутьем понял я, что часть эта совершенно не нужна читателю: Анна Аркадьевна погибла, и — точка. Судьба всех других героев менее интересна, ибо все остальные счастливы, и даже чересчур...

Моя бабушка особенно любила те романы и повести, в которых указывались адреса героев: по мнению бабушки, такие книги не могли быть придуманы, в них рассказывается правдивое событие, нечто из жизни, такому роману вот как следует верить!

— Чушь, френди-бренди, — отозвался однажды отец о каком-то романе, пренебрежительно отмахиваясь рукой от тех мыслей, которые только что сообщил ему автор. — Глупости, мамаша, выдумка!

— Какая ж это .выдумка, — спокойно возразила бабушка, откладывая вязанье и снимая очки.—Нс выдумка! В книге даже адрес сказан — Васильевский остров, четвертая линия, дом шестнадцать... Какая ж выдумка, ежели адрес тебе дают?!

— По-вашему, нельзя и адреса придумать? — насмешливо спросил отец. Бабушка, помедлив, ответила, что адрес по придумаешь, — там ведь люди живут, они могут бунт поднять, ежели на их квартиру укажешь! Отец фыркнул, еще энергичнее, двумя руками отмахнулся, и заявил, что верит он только одному писателю, а именно Льву Николаевичу Толстому, хотя в книгах его и не указывается, кто где живет.

Тут бабушка ничего не могла ответить, она только пробормотала что-то нарочито невнятное, взяла свое вязанье, надела очки, жестом дала понять мне, чтобы я продолжал чтение.

Успехом исключительным, памятным не только мне одному, пользовался Гоголь: «Вий», «Страшная месть», «Заколдованное место», «Ночь перед Рождеством» — читал я и дважды и трижды. Бабушка была напугана гоголевской чертовщиной не меньше, чем я, — отец и тот зябко поводил плечами и вздыхал как-то иначе, не так, как обычно. Моя мать крестилась, поминая имя божье и святых угодников, а бабушка оставляла вязанье и, не мигая, смотрела на меня.