Родька

Слышу, барин рассердился.
Меня в горницу позвал,
В волоса мои вцепился
И тягал меня, тягал.
Долго думать я старался:
Чем ему я не вгодил?
А потом я догадался,
Что я чай не посолил!

— Вот так, — сказал папа. — «Не вгодил». Я думал, ты вспомнишь Нюру. Колоритнейшее существо. И все видела! Странно устроен человеческий мозг. Столько лет прошло — и вот только сейчас я начинаю понимать некоторые ее намеки.

— Ты про что? Какие намеки?

— Да так, чепуха. Извини, отвлекся… Во! Красота! — Он поднял с пола свой болотный сапог. — Это я здесь нашел. На чердаке. А что ты так на меня смотришь?

— Да никак не смотрю! Просто мне спать охота. Может, будем ложиться?

Папа долго молча смотрел на телевизор.

— Н-да! Нехорошо. Очень нехорошо, — вдруг проговорил он. — Не нравишься ты мне. Можешь любить, можешь не любить, но раз уж я сказал, что от Кости есть письмо…

— Это ты не мне сказал.

— А кому?

— Не знаю, кому. Когда вошел, ты ведь не знал, что я в доме.

— Да, верно. Хорошо, что напомнил. Надо будет отвезти ей это пианино. А может, хочешь оставить его себе? Ну ладно, будем спать. Поздно уже. Да, слишком поздно. Будь здоров. А письмо прочти: оно и тебя касается. Оно там — у тебя на столе. — И он опять налил себе рюмку.

Письмо от Кости меня поразило.

«Я вас очень люблю!» — начинал он прямо с этого и еще строк десять или двенадцать никак не мог остановиться.

Дальше шло описание Благовещенска. Оказывается, город сейчас совершенно не такой, каким мы его помним. Во-первых, гостиница «Юбилейная» и площадь около нее. Он, когда увидел, прямо ахнул. Дальше, дом за домом, Костя описывал улицу Ленина. Это перестроили так, а это улучшили так-то… Площадь Дружбы, речной вокзал…

Я читал с интересом. И даже с большим. Но одна мысль все время не покидала меня: а где же главное? Ведь не мог Костя написать просто так. Что-то он должен попросить у нас, потребовать. Поручения? Но и поручений никаких не было.

Почти на полстраницы шло описание какого-то инженера из Харькова, который работает теперь на папином месте. Встретились случайно. Был разговор. Он много хорошего слышал о папе и очень хотел бы встретиться. Спрашивал, не приедем ли мы… «А почему бы вам и не приехать? — писал Костя. — Сели на самолет, двенадцать часов — и уже на месте». Он бы заранее заказал полулюкс в «Юбилейной». Можно с видом на площадь, а можно и на Амур…

Я перечитал письмо. Вот тебе и Костя! Похоже, он действительно воспылал к нам чувствами, и единственное, что ему нужно, — это чтобы мы приехали. А зачем? Если бы он еще оставался там навсегда, тогда понятно. В свое время он очень тащил папу в Москву. Это можно понять: все-таки живой родственник в пределах досягаемости.

Папа уже спал. Я выключил слепо мерцающий телевизор — все программы давно кончились. Может, все-таки разбудить его? Мы с ним почти никогда не говорили о Благовещенске. Разве что мелькнут виды города по телевизору или в газете прочитаем. В общем-то я понимал его. Вспоминать, сожалеть — зачем?..

Папа заворочался на кровати. Видно, жарко ему: откинул одеяло.

— На мотыля! — вдруг проговорил он во сне.

Рыбачит старик… Интересно, что там у него клюет, в стране Морфея?

Было душно. Я открыл до конца обе фрамуги, накрыл папу одеялом. Эге-ге-ге! Совсем большая новость. На нем было егерское белье — красивое, серовато-белое. Когда это он купил? А может, это она ему купила?

Как бы в ответ на мои мысли папа опять что-то проговорил во сне и по-детски пошлепал губами.

— Спокойной ночи… — сказал я шепотом. — А я все-таки до тебя доберусь. Ты у меня еще попляшешь! Ох, ты у меня попляшешь!

И потушил свет.

Моему приходу все обрадовались. Во всяком случае, мне так показалось. А сильно посвежевший, чисто выбритый дядя Сережа даже обнял меня.

— Так! — сказал он. — Ты, значит, так — завтра прямо выходи на работу. Мы тут с Федором Степановичем собеседовали. Отпуск, конечно, дело святое, но труд есть труд. Иван у нас плох стал, лечится. Ну, я пошел вместо него. А что делать?

— Ты? Поздравляю! То-то, я смотрю, важный ты какой-то. Ну и как, справляешься?

— Эка невидаль. Я вот во время воины…

Работы было много. И работа хорошая. В ЦИТО придумали какие-то новые клинья. Стальные такие штуковины, которые при лечении переломов они забивают в кость. Видел я детали всякой конфигурации. Но тут уж было такое!

— Ну, как дела, слушай?

— Спасибо, плохо.

— А что, если мы с тобой?..

То и дело Шамиль бросал свой станок и подходил ко мне. Иногда его советы были не лишены. Но я все равно раздражался:

— Пошел вон. Уволю! Кто из нас профессор — я или ты?

В первый день несколько клиньев я все-таки запорол. А потом пошло.

— Во, видал! Это ж прямо игрушка! — На радостях дядя Сережа сам вместо меня опиливал заусеницы. Видно, давно этот заказ подпирал их. — Да такой клин не то что в кость, куда хочешь загони — и все будет приятно!

Федор Степанович тоже был доволен: