Родька

В своей комнате жидко разведенным йодом я пожелтил себе щеки. Слегка. У него — книга. И я положил перед собой. А вот и мое блюдце с закуской: пара кусков сахара и несколько горошин «Ундевита».

— Будь здоров!..

— И ты будь здоров.

Он — хлоп рюмку. И я.

Пауза. В телевизоре сменилась программа. Он наливает себе, и я наливаю.

Наконец папа не выдержал.

— Гм… — сказал он, — это что же, спектакль для меня? Или ты сам развлекаешься?

— Да нет, что ты! — Хлоп рюмку. — Просто решил немного расслабиться. Да и простуда у меня. Кхе-кхе! Слышишь, какой нехороший кашель?

— А я думал, ты ребят хочешь пригласить.

— Я и сам так думал. Будь здоров!

— Угу…

И опять программа сменилась. Пошел какой-то фильм. Он, она… Интересно, что они там говорят? Звука не было совсем. А что если прикинуть все это на каких-нибудь знакомых? Вот это Лена. А это Шамиль. Вот она кричит: «Отдай! Отдай мини, азиат!» — «Порву, съем, сожгу!» — Ух, как Шамиль взвился. Даже в лесу оказался вдруг. «У тебя совести нет! — кричит он. — Вот! Вот у меня рога. Неужели ты не видишь!»

Да, лихо у меня дело идет: полбутылки как не бывало.

А кто это с ружьем? Это Федор Степанович. Вот он вынимает из кармана бумажку. Телеграмма от внучки. Нет, от родителей Шамиля. «Дорогой Шамиль! — читает он. — Сегодня твоя жена приехала к нам в горы. Мы ее любим. Точка. Мы ее понимаем». Забавно… На какое-то время я так увлекся озвучиванием фильма, что даже забыл о существовании папы.

— А что это ты там пьешь? — вдруг послышался его голос.

— А-а! Это? Чепуха. Ликер. Мне бы сейчас ментовки. Но где ее взять? Была у меня одна бутылка, и то мы с Иванкой распили. Твое здоровье!

— Угу…

— И еще твое здоровье! И еще! А хочешь, я тебе спою? — В голове у меня уже здорово шумело, и я заорал:

— Раз принес мне барин чаю!..

— Прекрати!

— А почему? Я тебя трогаю? Нет. У тебя своя жизнь, у меня своя. Твое здоровье! «Вскормленный на воле орел молодой!..»

«Шамиль» на экране куда-то бежал.

— «Мой грустный товарищ, махая крылом…»

Дальше — провал. Ничего не помню.

Где это я? Перед глазами мутные пятна. Опять в вытрезвителе? Нет. Дома.

Спал я в брюках поверх одеяла. Но ботинки и носки были сняты. Трещала голова. Но не сильно. Не так, как тогда. А что в боку? Совсем плохо. Ну ничего, это не так важно. Это рассосется.

На третий день папа взял мою бутылку и выбросил через окно. Я взял со стола его бутылку и вылил на пол.

— Образумься! Хуже будет.

Еще два раза папа отбирал у меня ликер. На трезвую голову бороться с ним было глупо. И я стал делать совсем просто. Доезжаю на автобусе до нашей остановки, шасть в кусты, пью прямо из бутылки и потом уже готовенький иду домой.

— Ну, что сегодня по телевизору? Футбол! Что же ты мне сразу не сказал? Ты любишь подмосковные рощи? Я ужасно люблю! Кусты, тишина… Слушай, а как там Нюра? Она здорова? А ты, ты здоров?

Оказывается, можно впиться и в эту липкую, приторную дрянь. Сначала ликер давался с трудом. Не лез. Я его туда, он обратно. А потом ничего, пошел, как миленький. Чуть не целая бутылка. А потом еще. А потом — еще. А потом…

— Слушай! — Наконец папа дал сильную течь. Это было уже на восьмой день. — Слушай, я тебя очень прошу, — сказал он, — давай договоримся так… — Я видел, что он хочет серьезно поговорить со мной.

— А зачем? — Язык у меня не ворочался.

— Прекрати! — сказал папа. — Возьми себя в руки. Ты не настолько пьян, чтобы…

— А зачем?

Он что-то ввинчивал мне, орал. А мне было море по колено.

— А зачем? Во — смотри, смотри! — По немому экрану телевизора опять бродили какие-то люди. — Вот это Шамиль. — Я ткнул пальцем. — Усы. Я тебе потом расскажу. А это кто? По-моему, это Люсьена. Видишь, гладит. Вышивает. Варит что-то. Да, да, это Стеша. Скорей! Иди сюда скорей! Посмотри — это же Иванка! — закричал я. — Ива-а-а-нка! — И еще что было сил: — Ива-а-а-нка!

— Ты что? Прекрати! Замолчи немедленно! — Папа метнулся к телевизору, зачем-то на полную катушку врубил звук.

— Для чего? Ну для чего ты так? — тихо сказал я. — Ведь это Иванка. Неужели ты не видишь? Господи, какая она старенькая! Ива-а-нка!..

В этот раз папа возиться со мной не стал. Проснулся я одетый, в том же кресле, в которое сел с вечера. Еще только чуть рассвело, было часа четыре, не больше.

А где же он? Ах, вот оно что — переехал. Из маленькой комнаты он вынес мою постель, свою затащил туда.

Я тихонько приоткрыл дверь. Как всегда, сбросив с себя одеяло, папа спал на моей кровати.

— Спокойной ночи… — сказал я чуть слышным шепотом.

— Спокойной ночи! — вдруг послышался его голос. — И имей в виду, у меня лопнуло терпение. Еще раз это повторится — и пеняй на себя.

— Папа…

— Пошел вон!

На следующий вечер я выпил всю бутылку. Полдороги от автобуса прошел еще более-менее нормально, а дальше все уже было, как в тумане.

— Лопнуло терпение! Ха! У него лопнуло терпение! Слушай, у тебя лопнуло терпение? А зачем?

Как сквозь пелену какую-то вижу его лицо. Какой он огромный! И какой… трезвый!

— Пришел?

— Частично.

— Ну вот и прекрасно. Уж сегодня-то мы с тобой поговорим.

Телевизор не работал. Бутылки нигде не было.