Родька

— Ну вот! — вдруг сказал Костя упавшим голосом. — Получается, что и этот номер занят. — Он закрыл свои блокнот на медную застежку. — Неужели нельзя было дать телеграмму?

— Так мы ж хотели, как лучше. Сюрприз!

— Только сюрпризов не хватало. Смотри, что мне нужно сделать сегодня за один только день. Во-первых…

И он стал загибать пальцы. Я согласно кивал головой, Костя раздражался.

— Что ты киваешь, как китайский болван? Вот ты, ты бы мог все это провернуть?

— Да ни за что в жизни!

— Ну вот видишь! А я обычно делаю так. Утром у меня, допустим, операция. Днем еще одна. Я встаю а половине седьмого, беру гантели… Черт возьми, где ж вы будете ночевать? У меня в общежитии нельзя. Слушай! — Он тронул папу за плечо. — Сколько раз говорил. Эти ваши дурацкие сюрпризы!

— Да, да! — Папа на мгновение отвлекся от своего собеседника. — Но ты успокойся. Это же акция не только Родькина, но и моя. Так что номер у нас есть. Я оттуда звонил. Думаю, что нам заказали.

— Ну ты даешь! Дает старик, а? Молодцы все-таки, что приехали! — И Костя радостно захохотал.

От прогулки на катерах мы отказались. От рыбалки с ухой — тоже.

— А как же вас развлекать?

Папа сказал, что никак и чтобы Костя жил своей жизнью.

— Приятно иметь дело с разумными людьми. Только имейте в виду, тогда я отключаюсь начисто. У меня и так вон…

И он тут же прямо как растворился в воздухе. А вскоре растворился и папа.

— Ты куда?

— Надо, надо. Есть тут один молодой человек средних лет… — Одной рукой папа держал бутерброд, а другой наспех доставал из портфеля какие-то папки, бумаги.

— Не понимаю — ты что, в командировке?

— А? Что ты сказал?

Разговаривать с ним было бесполезно.

Возвращался он, как правило, уже поздно вечером. Усталый, но довольный. Вернее, довольный, но такой усталый, что прямо валился с ног.

— Ну, как дела? — С этими словами он шел в душ. Минуты две там шумела вода. А потом он выходил, опять говорил: — Ну? — И укладывался в постель. — Давай, рассказывай, где был, что делал, что видел?

— Много видел. И почти ничего. Ты понимаешь, оттуда, издалека, мне казалось…

Но он уже спал.

В первую же ночь я сделал ревизию его портфеля. Он был сплошь набит какими-то копиями из иностранных журналов. Целые статьи, отдельные страницы. Судя по рисункам, что-то о пишущих машинках.

— Слушай, ты что, пишмашинку изобрел? — сказал я утром.

— А?

— Да ну тебя совсем. Ладно, буду жить один. Гуляй на просторе.

— Да, да! Даже не думал, что так получится. Никакого времени не хватает. Но я еще успею. А ты походи, посмотри. Ты не в претензии, что я тебя так бросил?

— Да нет, что ты! Премного доволен.

Один, один… Оно даже хорошо, конечно. Но в меру.

Оттуда, из Москвы, все казалось иначе. Я думал: вот выйду на улицу Ленина… И даже просто выйду из гостиницы — сразу же крики, вопли:

— Ух ты! Родька! Не может быть! А мы уж думали, что ты… Пойдем с нами.

Но никто меня не окликал. Школьные друзья. Ау! Где они? Все адреса я перезабыл.

Ладно, не окликают меня — не надо. Буду сам окликать всех. Вернее, всякое знакомое место. Вот «Гастроном». Здравствуй, «Гастроном»! Подновили его, даже вроде достроили, но то, что было в нем, что делало его для меня главным зданием города, так и осталось. И вообще, какие-то хорошие, приятные люди потрудились над Благовещенском. Настроено много, даже очень много, а город узнается легко.

Улица. Совсем новая! Ресторан возле бывшего рынка. Здорово! Тебя как зовут? «Восток»? Здравствуй Зашел, пообедал.

Совсем недалеко, почти рядом, — Милицейский переулок. Там наш бывший дом, наша квартира. Интересно, кто теперь в ней живет?

Очень хорошо помню двор. Справа, сразу, как войдешь в ворота, аккуратно, в ряд, — дровяные сараи. Возле них — лодки. Две деревянные и одна алюминиевая — «казанка».

Сердце заколотилось. Я вошел в ворота.

Сараи были на месте. Но теперь большинство из них превратилось в гаражи для мотоциклов. Перестройка небольшая — только двери другие навесили, пошире. А где же лодки? На их месте росли деревья. Довольно высокие.

В дом входить почему-то не хотелось.

Посреди двора в большой круглой беседке сидел незнакомый старик. Я поздоровался и спросил, такой-то ли это дом по Милицейскому переулку. Надо же с чего-то начать разговор.

— Такой-то, — он кивнул.

— А вы не знаете, кто теперь живет в тридцать четвертой квартире?

— Живут… Не знаю.

Мне вдруг захотелось услышать свою фамилию.

— Раньше там жили Муромцевы, да?

— Нет, — сказал старик, — там жил Котов. Помер. Муромцевы?.. Что-то я таких не слыхал. А ты сам-то кто?

— Так, никто. Извините.

Черт возьми, но ведь какой-то след должен был остаться от нас!

Помню, здесь когда-то я насыпал клумбу. Не один, конечно. Народу было много — субботник. Таскал землю, обкладывал половинками кирпичей. Где она теперь — та клумба?

Я походил по двору, забрел в дальний конец. Там, возле котельной, — старый, давно не крашенный забор. Этот забор я помню: вместо столбов — толстые просмоленные шпалы. Хоть бы слово какое-нибудь прочесть. Жалко, что я в детстве не имел привычки писать на заборах.