Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Что-то подобное чуть раньше слышали в балабановском фильме «Брат». Но тогда ещё немногие готовы были различить смысл, он терялся, его оглушал шум повсеместного хаоса и неустроя. Саша Тишин Прилепина в какой-то мере вышел из бушлата и свитера крупной вязки Данилы Багрова, он пришёл с той же ключевой философией и интуицией цельности, что у него есть «огромная семья» и всё, что вокруг, — это его родное. Только нужно это родное привести в порядок, прибраться, вымести пыль, наполнить музыкой любви и гармонии, вместо какофонии разлада и хаоса.

В прилепинской книге речь идёт о поиске света впотьмах, братства в беспросветной ситуации распада. Герой будто выныривает из пучины хаоса, преодолевает её, делая большие гребки руками и отталкиваясь ногами. У него есть свои крылья, он много знает о «брильянтовых дорогах», которые проложены у него внутри, как традиция, как путь родства. И это в повсеместной ситуации, когда все связи рушатся и разрубаются. Роман стал очень нужным посланием, очень своевременным.

В «Санькя» есть принципиально важный эпизод, когда главный герой Саша Тишин, приезжая в деревню, приходит на речной пляж. В детстве — это было его любимое место, связано оно и с воспоминаниями об отце. Теперь пляж стал пустынным и зарос лопухами. Саша бросился в «бой» с сорняками, принялся выдёргивать их с корнем до последнего, освобождая пространство и память. После пляж предстал, будто «переболел какой-то заразой». Преодоление этой заразы, очистка от сорняков, превращающих чистое и практически священное место в пустырь — и есть дело Саши.

Борьба с сорняками у Тишина проходила не только на пляже, но и в идеологической плоскости, в диспутах с философом-советником Безлетовым. Безлетовщина — беспросветье нигилизма, которое накрыло страну после эпохи распада и грозилось устроить в ней бесконечную полярную ночь.

Безлетов — дух пустоты, он её заклинает и славит: здесь нет ничего. Ничего! И каждая его фраза будто гвоздь в крышку гроба всему, что вокруг. России, историю которой он тщится закрыть.

Лыко в строку и другой персонаж романа — Лёва, прообразом которого является Дмитрий Быков. В его восприятии история страны из хаоса и крови «слеплена». Собственно, об этом быковский «Июнь». Лёва повзрослел, стал более злобен и мрачен и уже готов проклинать за то, что реальность совершенно не соответствует конструкции, так хорошо и по фэн-шую разложенной по полочкам в его голове. Страшно ведь самому себе признаться, что там внутри на самом деле — пыльный чулан.

«Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость — ничто из перечисленного не нуждается в идеологии», — заявляет в больничной палате Лёве Саша Тишин. Это всё то, что не требует доказательств, как и любовь. Как и чувство родства, о котором беспрерывно говорит Тишин, противопоставляя пустыне и хаосу своих оппонентов.

Мария Чепурина

прозаик [ «Русский эпиграфъ», 18.08.2006]

Своей тематикой и сочным слогом «Санькя» вызвал в моей памяти «Жизнь Клима Самгина». Здесь тоже есть обольстительно-асоциальные девушки, нерешительно-либеральные интеллигенты, машинообразно-исполнительные экстремисты и много-много разговоров о судьбах России. Актуальных. Умных. Составляющих, как и у любимого мной Горького, основное содержание книги, не имеющей ни общей завязки, ни развязки, ни интриги, но читающейся быстро, с большим удовольствием. Наверно, прежде всего благодаря яркости стиля и очаровательности образов: «Что за одиночество, если всё прожитое — в тебе и с тобой, словно ты мороженщик, который всё распродал, но ходит со своим лотком, и, ложась спать, кладёт его рядом, холодный».

В отличие от подавляющего большинства книг о протесте и несовершенстве либеральных ценностей, рассчитанных лишь на «свой» — молодёжный и заранее разгневанный — контингент, книга Прилепина адресована гораздо более широкой группе читателей. Сживаясь с Санькой, членом революционной партии, читатель-либерал или читатель-консерватор и, уж конечно же, читатель-не-определившийся неожиданно оказывается в ситуации, где он сочувствует идейному противнику, по крайней мере, человеку, увидав которого на улице, в деле, в момент сожжения Макдональдса, вызвал бы милицию. Ему — бунтовщику — и вместе с тем его брошенной ради революционной борьбы матери. И либералу Безлётову, верному, дружелюбному, со своей правдой.