Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Был день рождения дочери, пришли её подруги. И я, сбегая от детского визга, забаррикадировался на кухне с книгой в руках. Рассказ за рассказом летели необыкновенно быстро, читались на одном дыхании, с наслаждением — и в то же время хотелось смаковать, как можно дольше растягивать их. Страницы листались неуместно интенсивно. Но после каждого рассказа хотелось остановиться, перевести дыхание, бессмысленно упереться взглядом в стену. Как после бешеного спуска с крутого склона, сердце безумно колотится и по инерции хочется кубарем двигаться куда-то ещё, дальше, носиться в безумном вихре. На книжном экваторе понял, что нужно вырваться на воздух, позвонить друзьям, обнять их, выпить из горла водки без закуси, посидеть в машине или просто на уличной скамье, помолчать, перемежая тишину ничего не значащими репликами. А потом закричать, визжать от восторга, кататься по траве и пробовать её на вкус.

Прочитав мой страдальческий вид, супруга сказала: «А не позвонить ли тебе „Эдсону“?» И я позвонил, конечно, позвонил, хотя и осталось ещё пара рассказов, но это на потом, на завтра. В чтении нужно было сделать паузу, чтобы лучше прочувствовать их, чтобы не пролетели они бессмысленной бутылкой пива, а водочкой, маленькими запотевшими стопочками, сладостными необыкновенно. И был вечер, и было буйство, и было много пьянящей жидкости, много бессмысленного и радостного одновременно.

Я не знаю, что́ это. Энергия, напор, мощная витальная сила, страстность, безудержная любовь и зубодробительная жёсткость, идущая от лидера-оратора?.. Сложно сказать. В этих рассказах я нашёл себя, в них мне было комфортно и уютно, в них мне захотелось действовать.

Крайне утомительно разглядывать альбом с фотокарточками посторонних людей, в них ты ничего не видишь, они тебя не пускают. Здесь же рассматриваешь свои снимки. О них, быть может, и не знал, сюжеты давно позабылись, но при восприятии их, однако, включаются все органы чувств. Ты их не только видишь в динамике, но и слышишь, обоняешь, осязаешь, испытываешь страх, нежность, восторг, трепет.

Если ко всем другим книгам Прилепина у меня была масса претензий, то относительно этого сборника рассказов я могу рассуждать только на эмоциях.

Книга Прилепина пишется, а сам он не скатывается, не топчется на месте, а движется, о чём лично для меня красноречиво свидетельствуют «Ботинки, полные горячей водкой». Стратегию этого движения он достаточно хорошо представляет.

Сейчас невозможно написать достойную книгу, живя только литературой, окунувшись с головой в литпроцесс. В какой-то момент следует заявить, как Сергей Шаргунов, что политика для него важней литературы. Нужно бить по всем фронтам, жить, наслаждаясь и страдая, жить истово и где-то даже безбашенно. Тогда ты будешь вознаграждён, тогда не только ты придёшь в литературу, но и литература придёт в тебя.

Наталия Курчатова

прозаик, поэт, критик [ «Эксперт», 29.09.2008]

Что можно сказать: ещё одна книга Прилепина, ещё одна инъекция здоровой витальности в рыхловатое, чего уж там, тело современной русской литературы.

Вот ведь какая штука с Прилепиным — у него есть некоторое количество текстов, которые, грубо говоря, можно было бы и не писать; в то же время ни на один из них не жалко потраченного времени.

Захара всё чаще выручает уже не драйв, а наблюдательность, верно подмеченная деталь, плюс характерная авторская усмешка, этакая с добродушной хрипотцой интонация. Как в рассказе «Герой рок-н-ролла», который до времени буксует, кажется чересчур растянутым очерком, а в финале — ап: сценка с мальчишкой, собирающим зимой искусственный снег в бумажный кулёк, точная реплика лирического героя «Не… здесь буду… парню вот помогу…», и текст пушисто расцветает.

Лирический герой — это вторая точка опоры, позволяющая автору перемещать читателя от сюжета к сюжету, не сбиваясь с ноги. Прилепин в каком-то смысле сам себе материал, и «романная биография» тут объясняет далеко не всё: счастливый темперамент, человеческую цельность никак нельзя сбрасывать со счетов. Но это-то как раз далеко не новость; новость в том, что мир вокруг авторского альтер-эго с каждой книжкой оказывается всё более разнообразно заселён парой штрихов схваченными персонажами — пацанчиками, деревенской шпаной и дедами-бабками, писателями и рок-музыкантами.

Лучше всего у Прилепина, кстати, получаются так называемые «простые люди» — он их мало того что отлично чувствует, вдобавок испытывает к ним нежность; тут что-то не довлатовское, а скорее шукшинское сквозит.

Андрей Мирошкин

критик, журналист [ «Книжное обозрение», 2008]

Прилепин пишет едва ли не лучшую интимную прозу в России. Его пресловутый «суровый стиль» неотделим от тончайшего и какого-то первозданного лиризма.