Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Сперва — с гуманитарными конвоями («Я знаю, на что потрачу эти деньги», — заявил он со сцены Пашкова дома в 2014 году, получая первую премию «Большой книги» из рук Сергея Нарышкина, — и все находящиеся в зале тоже знали), а потом и с оружием в руках — в качестве замполита, официально — заместителя командира батальона, держащего участок фронта на «линии соприкосновения» с представителями противоположной стороны, которых автор с демонстративной жалостливостью называет не иначе как «наш несчастный неприятель». Фактически этот батальон создав и экипировав, как древнерусские бояре, выезжавшие в походы с дружиной, находящейся на их содержании. И провёл там «четыре зимы, три лета, — поневоле смешаешь». Делая вместе со своими товарищами по оружию то, что до́лжно делать — в этом, собственно, и состоит смысл странноватого названия книги. И теперь описывает это в своей фирменной брутально-нежной стилистике:

«В деревню, где прятались от городских животных мои сердечные, мои тёплые, мои единственные, закатились мы на „круизёре“ ликующей компанией: Араб, Граф, Тайсон, Шаман, Злой, Кубань.

Три дня плавно, по-пластунски, перебежками переползали из бани в реку, из реки за стол, из-за стола в баню. Мои бродяги, мои стреляные, убитые, восставшие из праха, прах поправшие, — переиграли с детьми во все игры, переговорили с женою все разговоры; на четвёртый день она нас провожала — беззвучные слёзы текут по лицу, говорит: „Я приеду к вам, мои родные, и всех детей привезу“».

Сам Прилепин, разумеется, не раз яростно отрицал эту не раз же проговорённую связку — «поехал на Донбасс, чтобы было о чем писать».

И, похоже, он искренне хотел стать частью чего-то большого и важного, стоять плечом к плечу с лидерами «русской весны», в первую очередь — с редко называемым по имени Главой, то есть Александром Захарченко, памяти которого книга посвящена.

Анна Долгарева

поэт, военкор, журналист [Pechorin.Net, 22.12.2020]

«Некоторые не попадут в ад» — горячая, сочащаяся кровью проза, живой слепок происходящего. В ней нет пресловутой отрефлексированности, но есть предельная честность, которая и вызвала многочисленные критические отклики. Примечательно, что дискуссия зачастую переходила от литературных достоинств текста к вопросам этики Захара — или литературного героя, носящего то же имя, что и автор.

Обсуждения сводились к тому, что это, бесспорно, литература, но — слишком уж искренняя; как-то не принято так писать… Это оказалось совершенно новым опытом в современных реалиях — не все поняли, что происходит.

Евгений Фатеев

публицист, дизайнер, креативный директор агентства «StreetArt» [ «Завтра», 15.04.2019]

Автор выдал пример исповедальной скорописи. Наверное, исповеди не могут быть размеренными, неспешными. Исповеди — скорые, часто сбивчивые. Там всегда и всё очень сложно. После этой книги Прилепина уже нельзя воткнуть в дурацкие матрицы дешёвой медийной драмы. Чувствуется, что ему нужно было объясниться. Он это сделал блестяще. Теперь публике придется постараться понять. И догнать.

Придётся постараться понять очень удавшуюся автору феноменологию имперского терпения. Не смирения, а терпения. Появилась горькая возможность пережить этот опыт. Появилась возможность оказаться внутри тех временных отрезков, во время которых империя сосредотачивается и собирается с силами. Эти отрезки редко описываются в учебниках истории, потому что большая страна, только-только пережившая смуту, ещё не совсем проснулась, ещё откладывает тот самый миг самоопределения. Большая страна, кажется, ещё не поняла, что эта война — про неё, эта война — о ней.

Денис Гуцко

писатель [ «Взгляд», 27.06.2019]

Читая про «некоторых, которые не попадут в ад», я ловил себя на странном чувстве зависти к ним. Эти люди могут — и сделали в своей жизни ясный, однозначный выбор, и последовали за ним. Они решили, что это их война — и за этим большим неподъёмным решением (в вас когда-нибудь стреляли?) последовали судьбы крупной лепки, торчащие на две головы над нашим безвременьем.

Захар