Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Вторая — несовпадение героя с эпохой. Завершились отношения между поэтом и временем не просто неудачно — трагически. В наши дни, когда для литературы — ну хорошо, для книжного рынка, хотя это почти уже одно и то же, — так важны стали истории успеха, жизнь и смерть Есенина могут стать примером того, как за успех приходится отдавать ту цену, которую никому не захочется отдавать.

И о популярности, и о гонорарах, и о деловой хватке Есенина и его друзей-имажинистов Прилепин повествует вполне обстоятельно. Скандалы тоже описывает без купюр, почти не стараясь оправдать героя — лишь подчёркивая, что по-другому он ни жить, ни умереть не мог. «Вообразите себе Есенина, который… оставил свои намерения. Что он там будет делать — в каком-нибудь 1956 году? Лечиться от депрессии?»

Но есть ещё одна, может быть, самая важная причина. Та самая «краса», про которую говорил Есенин, поминая Блока. Что он мог иметь в виду, догадаться действительно трудно — не стихи же о Прекрасной Даме и вряд ли «Соловьиный сад», какие уж там ключи к послереволюционной эпохе и её людям. И вряд ли сказанное и сама блоковская смерть имели отношение к тому, что уже через восемь месяцев он уехал с Айседорой в заграничный вояж, заморозив тем самым своё участие в имажинистских проектах. Но где-то именно здесь пролегает та грань, за которой начинается гибель Есенина как человека и путь его как уже без всяких скидок великого русского поэта. Описывая его парижские дебоши, Прилепин говорит, что если бы поэт не «вёл изо дня в день такую жизнь», то «наверняка солгал бы каким-нибудь неловким, выдуманным, слишком поэтическим словом — и никогда тысячи и тысячи русских людей не стали бы их повторять на память как удивительную поэтическую молитву». И заключает: «Он любил славу, но дар свой ценил ещё выше… Он считал себя заложником дара, а не наоборот. За это народ его и полюбил».

И любви этой никак не могло помешать то, что дар Есенина был лирическим, а не эпическим, пластичным, а не монументальным, то, что красота — женщины, природы, соловьиного пения, русского поля, да, вся эта банальная, Блоком ли, современниками ли его петая-перепетая «краса», — была не украшением, не данью «поэтической инерции», а самой сердцевиной этого дара.

Но ведь и время, жестокое, беспощадное, которое вроде бы требовало героического пафоса, громыхания, лязга, требовать-то требовало, а в глубине души, получается, хотело чего-то другого. И этот парадоксальный факт, может быть, позволяет понять в нём больше, чем изучение какого-то из широко объявленных его пристрастий. За ораториями и «оптимистическими трагедиями» таилось что-то более важное — не противоречащее «цайтгайсту», но дополняющее, углубляющее и преображающее его.

Денис Бочаров

обозреватель газеты «Культура» [ «Культура», 10.01.2020]

Прилепин проделал огромную работу. Несмотря на то, что Есенину действительно уделено огромное количество исследований (кажется, даже про Пушкина и Лермонтова столько не написано), он проштудировал каждую монографию, источник, и отслеживает жизненный путь поэта чуть ли не поминутно.

Захар Прилепин написал, не исключено, самую подробную, вкрадчивую (в хорошем смысле этого слова), а главное — пропитанную искренней любовью к субъекту исследования работу.

Это достойно восхищения, вне зависимости от того, согласны вы с основным посылом монографии или нет. А он, по сути, таков: никто Есенина не «мочил» и не грохал — наш любимый рязанский самородок решил свою судьбу сам.

Захар

Если мы думаем, что поэта убил Гоша Куценко канделябром, — значит, чего-то не понимаем в его поэзии. Есенин написал около трёх десятков стихотворений о самоубийстве. «На рукаве своём повешусь…», «В рёбра вставлю холодную сталь…». В русской поэзии никто просто так не болтает. И если мы любим русскую поэзию — должны ей доверять.

Просто мы хотим спасти от падения, чтобы был такой — «Серёга наш»: не пил, женщин не обижал, детей не бросал. Но Есенин — это законченная судьба, это — органика.

Ричард Семашков

музыкант, публицист [ «Свободная пресса», 06.06.2020]

Каждый день, каждое стихотворение, каждый полутон самого народного поэта России Захар держал в своей голове на протяжении многих лет, и у него было два варианта: либо сохранить это всё для себя, либо поделиться с нами. Захар поделился, хотя я уверен, что ему и с первым вариантом отлично бы жилось.

Первые десятки страниц ты пытаешься всех запомнить, сориентироваться по годам и историческим событиям, уловить настроение, с которым Захар подступается к одной из самых пронзительных и трагичных русских судеб, — а затем ты хватаешь ртом огромный крюк, на который поймал тебя биограф Прилепин, и просто начинаешь плыть по океану, в котором живут великие русские поэты и удивительные женщины, вспыхивают исторические события, додумываются незадокументированные ситуации, рождаются гениальные стихотворения. И в конце этого путешествия ты сам частично погибаешь с Есениным.