— Поддай, деда! — закричал Павел. Он плясал остервенело, пот катился по лицу, а он поддавал и поддавал жару. Теперь почти все плясали, только Капитолина Ивановна стояла в дверях кухни да студенты сидели на лавках. — А вы что? — вдруг остановился, заметив их, Павел. — А ну всем плясать! — Он схватил одной рукой Валентина, другой Антона и втянул их в круг. Антон топтался в кругу, пытаясь повторить то, что делал Павел, но пляска, такая простая со стороны, ему никак не давалась, ноги уже не слушались его. Впрочем, и Валентин выделывал ногами что-то среднее между «барыней» и «твистом». Только миг скользнула по ним насмешливыми глазами Зиночка, а уже пела, печатая каблучки в пол, пойми ее, с намеком или просто так:
И снова глянула искоса и пропела, качнув головой в сторону Кеши, который, согнувшись над столом, записывал в тетрадь ее частушки.
В доме плясали, и даже стены вздрагивали от топота, когда Антон, разгоряченный, вышел на крыльцо покурить. Крыльцо чуть покачивалось под ним. Темное небо, усыпанное звездами, тоже раскачивалось; и луна низко над черной крышей сарая тихонько покачивалась, как маятник: туда-сюда, туда-сюда. Ему казалось, что он на палубе корабля, идущего по зыби в ночи. Он обнял рукой пузатый столбик крыльца, прижался к шершавому дереву щекой; стоял так и курил — светлый дым от сигареты таял в темноте ночи. Какое-то томление владело им, ему было и хорошо, и как-то грустно. «Почему луна качается? — думал он. — Почему все в этом мире качается? Почему все качается вокруг меня? Почему я не качаюсь со всеми?..» Этот вздор «качался» в его отуманенной голове, он понимал, что это вздор, и все-таки упрямо и монотонно бубнил: «Почему все качается?.. Почему я не качаюсь?..» — как будто от долгого повторения вдруг осенит: «А потому…»
В глубине двора, у сарая, теленок, привязанный веревкой к стене, жевал сено. Он опускал голову, шуршал сеном, захватывал пучок, поднимал голову и добросовестно пережевывал с хрустом. Антон подошел к нему, погладил по гладкой шее, почесал за ухом, потом сел рядом с ним на сено. Теленок перестал жевать, обдал его лицо жарким и влажным дыханием, потом нагнул голову и потянул из-под него очередную порцию. Сено было свежее, пахло так вкусно и сладко, а теленок так смачно жевал его, что Антону тоже захотелось пожевать былинку. «Давай пожуем вместе», — сказал он теленку, вытащил сухую былинку и с удовольствием пожевал.
В доме хлопнула дверь, плеснуло жиденьким светом из сеней, и с крыльца донесся смех Зиночки и тихий, вкрадчивый шепот Валентина. «Только без рук!» — сказала Зиночка сурово. Потом опять смех, какая-то возня, частое Зиночкино дыхание… Дыхание прервалось, а когда через несколько мгновений послышалось снова, было еще более учащенным. «Руки не распускай!» — певуче и нежно сказала она.
Антон брел по темной улице, а дорога все время игриво, мягко ускользала из-под ног. Он не сердился на эти заигрывания, просто, когда его слишком заносило вбок или резко подгибались колени, он останавливался, утверждался на ногах, обретая ускользающее равновесие, и шел дальше. Куда он шел, он не знал — кажется, на свою квартиру. Его мысли были заняты другим.