В той веси на высоком угоре над Днепром Хорт и Мухояр свершили обряд сожжения умершего. Тот человек, старик, уже доживал последние мгновения, егда они причалили к берегу под угором. Мухояр с Хортом хотели выменять пойманную рыбу и шкуру дикой козы на соль и муку. Да жители как-то враз признали в них радетелей древлей веры. И прошали их дождать нави одного старца Бахаря Правотарха. И Хорт с Мухояром согласились. Да и немного ждать пришлось: к утру старец тот помер. Мухояр распоряжался мужиками и бабами той веси, наказывал, что деять: какие дрова на костер ладить, какие горшки нести, что класть подле умершего. Да они и сами то помнили, но с видимой готовностью подчинялись. Хотя и высоко они жили на Днепре, далёко от крестившегося уже сто с лишком лет назад Смоленска, но и сюда к ним доходили священники-крестители со дружинниками, по Днепру и взошли, держа путь не для-ради этого, а по иным делам, к волоку на Вазузу, а по ней и в Волгу. И крестились, а по старине жить продолжали, мертвецов сожигали, тризну чинили, купальские костры палили. А там снова смольняне нагрянули, и гриди плетьми-то их поучили, капище Велесово порубили, разворотили, Бахарю Правотарху бороду выдрали, он травник бысть да облака зазывал на дождь али, наоборот, прогонял на вёдро, кобь творил – последний волхв в дебри той бысть. Ну и по боязни перестали мертвецов сожигать, а праздники играли с оглядкой с угора-то: не видать тама ладьи княжеской?
Эти все речи услыхал потом Спиридон на тризне.
Сожгли его уже под ночь.
Положили на носилки, укрыли полотном льняным, венками те носилки украсили да и двинулись к березовому лесу. Там на опушке у них керсты и бысть. А старика Бахаря Правотарха пронесли подалее, чтобы с реки не видать того сожигания, ежели вдруг ладья да объявится. И за лесом была налажена целая гора сухого хвороста и дров дубовых, чистых.
Но огнь не сразу добыли. Можно было высечь кремнем и кресалом, да огнь давно не обновлялся во всей этой веси, старый был огонь, необытный[325]
. И жители попросили Мухояра и Хорта содеять новый. И Мухояр им указывал срубить стояк для двух бревен, как на горе Перуновой, одно бревно с лункой посередине положили, а другое, поменьше, вертикально поставили и концом в ту лунку и всунули да начали, взявшись с двух сторон за веревку, крутить то бревнышко с кликами: «Сварожиче! Сварожиче!» А Хорт трубным своим берестяным гласом воспевал: «Очищается! Очищается!» Мужики снова: «Сварожиче! Сварожиче!» Хорт: «Чрез пламя будет извечным! Чрез пламя достанет солнца!» Мужики: «Сварожиче! Сварожиче!» И дергали веревку, все быстрее заставляя бревнышко вращаться, пока лунка та не задымилась, тут же Мухояр над нею склонился с клоком мха, начал раздувать, и вот огонек появился, и все нестройно закричали: «Сварожиче!.. Сварожиче!»Огонь разошелся по палкам смоляным в руках у мужиков. Они подступили к груде дров, на которой уже лежал тот Бахарь Правотарх, укрытый полотнищем.
Хорт встал у него в головах и громко, с какой-то страшной силой, от которой у всех, наверное, мурашки побежали по телу, как у Спиридона, запел:
И Мухояр принимал горшки и бил их друг о друга подле покойника. Сыпал на него пшено, в ногах лил мед. Ветер трепал бороду Хорта, а у Мухояра она была литая, тяжелая, не шелохнется. Закатное солнце освещало кострище, Бахаря Правотарха под полотном, березы, и стволы берез были розовы и уже как будто небесны, вот словно вырий боги и низвели сюда, на эту рощу позади веси на Днепре. И где-то за Днепром заскрежетали небесные гусли, запели журавли. Этому Бахарю и люди, и птицы пели.
И вот Хорт сделал знак Мухояру, а тот махнул мужикам, и те с разных сторон подпалили краду. И Хорт затрубил: