«Не эта ли девушка виновница того, что он ступает, не касаясь земли, до глубокой ночи бродит под звездами, до рассвета строчит что-то на бумаге. Ничего не скажешь, красивая, стройная девушка…»
И тут звонкий голос Хаджимурада разнесся по саду, и сразу будто нежный ветер зашелестел в листьях.
Шарифат сама не знала, откуда взялась у нее решимость. Сжимая в каждой руке по темно-золотистой косе, она запела:
Она замолкла, голос ее дрогнул. Девушка вопросительно посмотрела на Хаджимурада.
— Подойди к самой старой черешне, сорви с нее ягоды. Ты должна начать байрам, — шепнул ей Хаджимурад. — Вот корзинка, возьми ее.
— Но я ведь не знаю, какое дерево самое старое, — растерялась девушка.
— К нему привязан зеленый платок.
Шарифат рвала черешни со старого дерева. Все следили за ее руками. Сначала она работала медленно, потом ее пальцы стали проворнее бегать от ветки к ветке.
— Когда наполнишь корзинку с верхом, угости самого старого, а потом по очереди обноси всех, — шепнул ей Хаджимурад. Он не отходил от Шарифат.
— А кто самый старый! Хайрулаг?
— Да. Это садовник колхоза.
— А потом кто?
— Я тебе все объясню, не беспокойся. И сама поймешь…
Шарифат, пританцовывая, подошла к Хайрулагу и подала ему корзину.
Хайрулаг взял ягоду, огляделся вокруг.
— Салимат, выходи сюда, — сказал он молодой женщине с ребенком на руках.
Салимат, прижав сынишку к груди, подошла.
— Вот самый юный среди нас! — старик, улыбаясь, погладил черноволосую головенку. — Самый старый должен произнести «Бисмиллах»[18]
, самый маленький первым отведать плоды урожая — так у нас принято. На, малышка, попробуй черешню! Ягода созрела в первую весну твоей жизни. — Хайрулаг вынул косточку и положил мякоть мальчику в рот.Садовник взял из корзинки две черешни, пожевал беззубыми деснами.
— Хорошо созрели, и солнца было в меру, и дождь вовремя.
Хаджимурад выбрал две самые крупные ягоды, оторвал черенки и на ладони поднес ко рту Шарифат.
Она вспыхнула.
— У нас так принято, Шарифат, — прошептал он и сам покраснел до ушей.
Держа корзину обеими руками, Шарифат смущенно посмотрела по сторонам, приблизила губы к черешням, лежавшим на ладони у Хаджимурада! Он увидел слезы на глазах девушки. А может быть, это спелые черешни отразились в них?
Шарифат не смогла почувствовать вкуса ягод, от волнения она проглотила их целиком.
Хатун казалось: земля кипит у нее под ногами. Старуха появлялась то там, то здесь, шептала что-то, злобно брызгая слюной, на ухо соседке, вертелась около Жамалудина, заглядывая ему в лицо.
— Жамалудин, послушай! Посмотри! Что это за девушка?! Ведь таких девушек, как у нас в Хиндалли, нигде не встретишь! Зачем нам чужие?! Смотри, вот эта — не видная, хилая! Дунь на нее раз — сломается. Нашел Хайрулаг кого выбрать королевой байрама! Цибилкулцы готовы свое золото бросить на землю, а поднять чужой кусок железа. Не правда разве, а, Жамалудин?
Жамалудин молчал. «Сколько бы ты ни ластилась, не моя ты кошка. Как бы сладко ни мурлыкала, ничего не выйдет, Хатун». Она наконец поняла, что Жамалудин не желает с ней разговаривать, и обращалась только к соседке, которая, открыв рот от удовольствия, слушала все сплетни.
— Теперь твоя очередь угощать меня черешней из своих рук. — Хаджимурад взял у Шарифат корзинку.
Девушка секунду соображала, как ей поступить! Взялась за черенок крупной ягоды и поднесла ее ко рту Хаджимурада.
«Умница! Сообразила. Не задает лишних вопросов… Заставила меня самого сорвать губами черешню с веточки».
Жамалудин глядел то на сына, то на девушку из Горчока.
«Подходят друг к другу, как две черешни на одной веточке. Все это так. Да не хотелось бы брать для сына жену из другого аула. В этом права проклятая Хатун. Как черешневое деревцо, стройна эта Шарифат, но разве у нас нет стройных девушек?»
Сын Жамалудина не подозревал о сомнениях своего отца. Он всех по очереди весело угощал черешнями из корзинки. Что было ему грустить? Рядом с ним Шарифат!