Родники рождаются в горах

Вытирая шапкой пот со лба, Сайгид смотрел на Пари. Я уловила мгновение, когда взгляды их встретились, будто от сердца к сердцу перекинулся невидимый мост. Сайгид не только коня укротил сегодня, он покорил девичье сердце, словно на вершину снежной горы проложил тропинку…

…Я была поверенной их любви. Летом несколько раз в день приходилось мне перебегать кривую улицу аула, отделявшую дом Омардады от дома отца Пари. Я получала двойное поощрение. Сайгид дарил мне тетради, карандаши, конфеты. Пари купала меня, причесывала, вплетала мне в косы цветные шелковые ленты, разутюживала мои платья.

Пока Пари читала письмо от Сайгида, я стояла «на посту», чтобы мать не застала девушку врасплох. Доверия влюбленных я ни разу не обманула. Когда меня расспрашивали, я молчала или притворялась, что не понимаю, чего от меня хотят. Сколько вышитых руками Пари носовых платков перетаскала я Сайгиду! Сколько стихов, сочиненных Сайгидом, вложила в руки Пари!

…Итак, мама была в Махачкале, мы с Нажабат остались на попечении Халун. Уже второй раз в этот день бежала я со всех ног к Сайгиду с письмом от Пари.

У ворот стоял Омардада, будто вышел меня встретить. Я быстро спрятала письмо под платок.

— Ну, тебя снова просила Пари передать что-нибудь Сайгиду? — спросил старик спокойно, как человек, причастный к тайне. — Покажи мне! — Он протянул руку.

— У меня ничего нет, — впервые обманула я старика.

— Ну, если так, беги! — Омардада многозначительно усмехнулся.

— На тебя можно положиться! — шепнул мне Сайгид, схватив записочку. — Чужую тайну выдавать нельзя…

По лестнице поднимался Омардада. Я стояла против Сайгида, опустив голову. Сайгид поспешно спрятал письмо в карман и ждал приближения отца.

Омардада показал сыну головой на дверь: войди, мол.

Сайгид, оглянувшись на меня, медленно последовал за отцом. Мне не хотелось, чтобы ему попало. Лица подошедшей Халун выражало тревогу.

— Ты что-нибудь рассказала Омардаде? — спросила она тихо.

— Нет!

— Опять будет учить сына: «Того нельзя, этого не надо». Будто не знает, что у молодости свои законы.

Из полуоткрытой двери до нас доносился голос Омардады:

— Ты, Сайгид, не играй со мной в прятки! Любишь девушку, скажи прямо: «Люблю». Никто тебе на дороге не положил камень. Я сам по любви женился. И тебя не заставляю идти против своего желания…

Сайгид молчал.

— Самое время сейчас все решить. То, чего не хочешь себе, не желай другим. Не решен еще у нас в горах женский вопрос. Из-за женщин убийства бывают… Месть, вражда… Так вот — если любишь, я сейчас же иду к родителям Пари. Буду сватать! А ты брось эту игру с огнем…

— Я вижу, — сказал Сайгид, — тебе насплетничать успели.

— А ты считаешь, если у тебя любовь, то люди должны ослепнуть и оглохнуть! В ауле от мала до велика — все знают. Огня в мешке не утаишь, верблюда в снопе не спрячешь!

— Не любили бы мы друг друга, не писали бы письма! — вскипел Сайгид.

— Письмо — бумажка! — воскликнул Омардада. — Посылать тайком записки — занятие трусов. А если вы друг друга любите — женитесь, дай аллах вам здоровья.

— Куда спешить, отец! Немного осталось подождать. Вот кончу учиться…

— Теперь тебе улизнуть не удастся! — разозлился Омардада. — Когда первый раз брал в руки карандаш, чтобы написать ей письмо, надо было хорошо подумать! Знай, что в горах и маленький камешек вызывал обвал.

— Отец, ты меня не так понял! — запротестовал Сайгид. — Я хочу, чтобы все пока молчали. Мне надо специальность получить, а потом уж жениться.

— Я-то молчу! У меня рот на запоре, как сундук с драгоценностями. А вот ты пойди зашей рты людям! — Он, не оглядываясь, спустился с лестницы и уже издали крикнул: — Халун, бери своих джигитов и отправляйся в бригаду Курачилава. Наша бригада остается сегодня наверху!

— И одна пойду, Омардада, дорогой! Хочу, чтобы мои дети дома отдыхали! Они приехали всего на несколько дней…

— Если бы ты их вовремя приучила к труду, некогда бы им было заниматься пустяками!

…Не прошло и получаса, как Сайгид опять отправил меня к Пари с почтой…

Вечером мы с сестрой загнали в хлев корову и вернулись в дом Омардады.

От мамы не было никаких вестей.

Омардада беспокоился.

— Сам виноват, что послушал Парихан, не поехал с ней, — ворчал он, поднимаясь на веранду и с трудом переводя дух, будто выпил целое озеро. Сайгид стоял, прислонившись к деревянному столбу, глядя куда-то счастливыми невидящими глазами, тихо напевал. Омардада посмотрел на него, как на должника, который, не вернув вовремя денег, пришел просить еще. Он сердито бросил на пол кирку и тяпку.

Халун сбивала масло в глиняном кувшине. Она ворчала про себя: «Надутый пришел, не знаю, кто виною».

Но как только Омардада позвал: «Халун!» — «Что тебе, дорогой?» — спросила она нежно, будто целый день только и ждала этого зова.

— Принеси сюда ножи, топоры и точило!

— Сейчас, дорогой! — Халун быстро отставила кувшин и побежала в комнату.

— Что бы он делал, если бы не ножи и топоры? — прошипела она.

— От твоих ножей и топоров скоро одни ручки останутся! В день два раза точишь их, отец, — пошутил Сайгид.

Омардада промолчал, глубоко вздохнул.