Родники рождаются в горах

Приблизилась к цветку моя рука,
Приблизилась, как гибель для него.
Цветок пылал, не чуя ничего,
Не чувствуя, что смерть его близка.
И руку я отдернула. И вдруг
Тревогой все наполнилось вокруг.
«А не стои́т ли, — осмотрелась я, —
Вот так же рядом где-то смерть моя?»

* * *

Не гаснет оттого светило,

Что облако его закрыло.

(Пословица)

Дни шли. Горе притуплялось. Я становилась взрослее. И вот мама пообещала взять меня утром в поле. Она поднималась с утренней звездой. Уж и не знаю, Омардада приучил ее вставать так рано или ее будила любовь к земле, просыпающаяся в ней.

Мы оставили завтрак Нажабат и Асият, выгнали корову в стадо… Подражая старшим, я небрежно перекинула через плечо веревку для травы и важно шагала рядом с матерью.

Встречные оглядывались на нас.

— Как быстро летит время! Будто только вчера родилась у Ахмеда первая дочка, а теперь выросла помощница матери.

Меня радовали эти слова…

Я выпалывала сорняки на грядках, поеживаясь от утренней прохлады. На босые ноги падали тяжелые, прозрачные капли росы, будто нить жемчуга порвалась.

Солнце еще не всходило. Тающий на востоке редкий туман казался прозрачным платочком, оброненным девушкой в дремлющее перед восходом солнца море… Цветы и травы, распрямляясь после короткого летнего сна, тянулись навстречу свету…

— Мама, смотри, и сегодня кто-то прежде нас пришел в поле! Как бы мы рано ни вставали, никогда не бываем первыми!

— Это Омардада и Халун! — сказала мама, бросая на межу сорняки. — Перегнать их мы никогда не сможем, Патимат!

Мы выпололи участок не больше бычьей шкуры, как увидели бегущего по полю Сайгида. Он был без шапки, волосы его растрепались, прядями прилипли к потному лбу. Я искоса бросила взгляд в сторону дома Пари. Девушка была особенно радостной в эти дни — окончившего учебу Сайгида назначили учителем в нашу школу. Пари перешла в десятый класс.

…Мне так хотелось узнать вчера, что прочел Сайгид в последнем послании Пари. Они переписывались по-русски, а я уже давно на русском языке читала книги… Совесть удерживала меня — я не вскрывала писем.

Сайгид вчера долго читал записку, то улыбался, то вздыхал, то хмурился. И я, глядя на его лицо, смеялась, грустила и сердилась вместе с Сайгидом.

Как гордилась я тем, что первая красавица аула выбрала меня в подруги. К роднику, в поле, за цветами она всегда ходила со мной, а не со своими сверстницами. Лишь только мы оказывались за аулом, она расспрашивала меня, что говорят о ней в доме Омардады.

Сайгид подбежал, и при взгляде на его лицо веселые мысли мои разлетелись, как стая птиц от звука выстрела.

— Что с тобой? Ты даже не здороваешься с нами. — Мать смотрела на него с тревогой.

— Война началась! Только что передали по радио! Где отец? — спросил он, озираясь по сторонам.

Мама схватилась за голову.

— Лучше умереть, чем услышать такое! Что же теперь? Быстро беги, Сайгид, к Омардаде… — Мама указала в сторону, где работали старики.

Сайгид бросился к родителям, а мама, забыв надеть чувяки, босиком побежала в аул. За ней помчалась и я, испуганная, но еще не понимавшая всей меры несчастья, обрушившегося на нас.

О том, что пришла большая беда, говорило все вокруг. К площади сбегались люди: плачущие женщины, мужчины с суровыми лицами.

Прошло несколько дней. Мы провожали на фронт двадцать молодых джигитов… Как изменился за эти дни Омардада! Всегда строгий с сыновьями, даже придирчивый, избегающий внешних проявлений нежности, он теперь все смотрел то на Сайгида, то на Мажида, не отходил от них. Халун, скрестив на груди руки, как-то сразу ссутулившись, бродила по комнатам, время от времени вперяясь взглядом в одну точку.

Когда Омардада спрашивал: «Халун, это приготовила, то достала?» — она вскрикивала: «Ой, аллах, я все забыла. Как бы мне с ума не сойти!»

Старик успокаивал растерявшуюся женщину.

— Будь стойкой, Халун! Не одни твои сыновья уходят. Это общий удел. Долг мужчины — защищать свою страну. Смотри, наш аул не больше мужской ладони, а посылает в армию двадцать человек… Что же происходит в других селениях, деревнях, городах?!

Когда Сайгид получил повестку, Омардада потребовал, чтобы сын в тот же вечер привел в дом избранницу. Старик говорил, что иначе он лишится покоя. Омардада готов был даже поступиться клятвой и снова пойти к родителям Пари.

Сайгид наотрез отказался.

— Вернусь, тогда и сыграем свадьбу!

Пари не раз прибегала к нам. «Что они говорили обо мне?» — спрашивала она тревожно. Я ничего не могла ответить.

Вечером в наш дом неожиданно пришел Сайгид.

— Сбегай к Пари, Патимат, скажи, что я просил ее прийти сюда! — сказал он, не смущаясь, что моя мама слышит его слова.

…Пари стояла на веранде и казалась безучастной ко всему вокруг. Увидев меня, она сбежала вниз по ступенькам.

— Где письмо?