Родники рождаются в горах

— Сайгид! — крикнула Пари, зарываясь лицом в гриву коня. — Сайгид!

Женщины заплакали, заголосили еще громче. Отец Пари побледнел и шагнул к дочери. Омардада громко проглотил слюну.

— Пари, Пари, — шептал растерянный Сайгид.

— Милый, — сказала она, с вызовом вскинув голову. — Я буду ждать тебя, сколько придется. Вот, возьми на память обо мне. — Пари сняла кольцо и протянула Сайгиду.

— Я, пока жив, и так буду тебя помнить. — Он снова надел ей кольцо на палец.

— Клянусь, Сайгид, до твоего возвращения не носить ни серег, ни колец! А это пусть будет у тебя. — Зарыдав, она снова вложила ему в руку кольцо.

Косо поглядев на дочь, отец девушки пошел вслед за провожающими. Мать Пари пыталась оттащить дочь от Сайгида.

— Что хотите, то и делайте со мной! — сквозь рыдания выкрикивала Пари, — Мне теперь все равно!

— Не плачь, дочка, не плачь! — обняла ее Халун. — Слезы тут не помогут…

На девушку смотрели с сочувствием и нежностью. Если бы не война, поведение ее было бы настоящей находкой для сплетников. Но сейчас все изменилось.

— Не успели и пожить весело наши орлята, — говорили люди. — Не испытали счастья любви — пришлось расставаться с любимыми…

Пари, когда Сайгид был уже далеко, схватила меня за руку, и мы вдвоем побежали, не глядя под ноги, подальше от людей. На маленькой лужайке под скалой Пари бросилась на траву, горько и безнадежно разрыдалась. Я тихонько сидела рядом и успокаивала ее.

Вдруг куропатка со своим звонким «тарх!» пролетела над нами. Может быть, это та самая куропатка, которую когда-то поймал для меня Садулаг? Отпуская птицу, Омардада просил ее унести с собою все наши горести и несчастья… Но нет, не помогла нам выпущенная на волю птица… Одна за другой сваливались на нас беды. Я вспомнила Хизри и Садулага. Может быть, и они собираются в армию? Кто провожает их, кто желает им счастья? И наше последнее письмо, наверное, они не успеют получить… Мне тоже захотелось плакать, но я сдерживалась. Какие чудесные были дни, когда Садулаг и Хизри жили у нас… Никто не горевал, все радовались жизни. Джигитов, уезжающих в армию, провожали веселыми песнями, а не горькими слезами. Тогда не было войны… Кому же нужна эта война?

Мы молча шли с Пари домой.

В годы войны аул напоминал заброшенную мельницу. Мужчины, которые еще не были призваны, с рассветом уходили на работу, возвращались поздно. На улице можно было встретить лишь «больного» Жамала, который носился по аулу с руганью и криками. Маму мы видели редко, она с утра до вечера пропадала в поле. Омардада работал бригадиром.

Я вернулась из школы, взяла кувшин молока, две лепешки и пошла на делянку к маме.

День был прохладный. Ветер разбрасывал в стороны кончики туго завязанного платка, шаром надувал юбку. Порою он бросал мне прямо в лицо пригоршни песка, и я останавливалась протереть глаза.

Люди рассеялись по полю — скирдовали сено. Я издали узнала маму. Даже толстая, грубая фуфайка, перевязанная веревкой, не могла обезобразить ее стан, такой тонкий и стройный. Мама брала сноп, ловко передавала его соседке, та — другой, по цепочке, он наконец, попадал к Омардаде. Старик складывал снопы в скирду. Его большие проворные руки работали без устали. Уложив ряд, Омардада отступал назад и, прищурив глаз, проверял, нет ли в скирде перекоса. Он быстро исправлял погрешность и опять укладывал новые и новые ряды снопов. Колосья запутались в его лохматой папахе, в бороде торчали соломинки.

Никто не заметил моего прихода. Я окликнула маму, она быстро подошла, провела рукой по моим растрепавшимся волосам, потуже завязала мне платок.

— Ну зачем ты пришла в такой холод? — ласково пожурила она, взяв у меня из рук кувшин.

Раздался цокот копыт. Мимо проскакал Жамал.

— Как он надоел! — услышала я шепот Хуризадай. — Кроме него, здоровых мужчин в ауле не осталось. Шел бы на фронт.

— Где нет кошки, мыши свободно гуляют, — отозвалась соседка Хуризадай.

— «Напившийся бузы протрезвится, а пьяный с жиру — никогда!» — гласит пословица. Что ему? Люди воюют, а он сливки снимает, — вмешалась в разговор Хандулай.

Зима в тот год выдалась суровая. Камнем смерзся навоз в хлеву, наша корова отелилась раньше срока. Ее выходили, но молока она не давала. Сколько бы мама ни работала — толку не было! Всю оплату за трудодни она притащила домой на спине — немного пшеницы, немного картошки. Молча бросила ношу на пол. Стали мы выбирать картошку, чтобы сварить на ужин, — на пол натекла лужа. Вся картошка оказалась мороженой.

Хлопнула дверь.

— Что вы сидите в темноте? — услышали мы голос Жамала.

— Я только что пришла, — мама зажгла лампу, — Да и керосин подходит к концу. Никогда не думала, что наступит такое время, — она вздохнула.

— Я же говорил, чтобы присылала дочку за керосином. Ты только откровенно скажи, чего еще не хватает, я все достану.

— Тысячу раз спасибо, Жамал. Ты нам всегда помогаешь. Не так уж плохо мы живем, слава аллаху! Ничего нам особенного не нужно. У всех сейчас не густо. Война ведь.

— Урожай плохой в этом году, сама знаешь, Парихан! — Жамал вытащил из кармана конфеты и печенье. — Это девочкам! — Он положил угощение на стол.