Родники рождаются в горах

— Пари! — сказала я торжественно, будто открывала великую тайну. — Тебя Сайгид приглашает в наш дом.

В глазах Пари — глазах испуганной лани — печаль не сразу сменилась радостью. Несколько мгновений она молча смотрела на меня.

— Сейчас! — крикнула она, на что-то решившись. — Подожди меня, Патимат!

Она скрылась в доме, по тотчас появилась ее встревоженная мать.

— Зачем ты пришла, Патимат? — она взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. Я упрямо молчала. На ходу вдевая в уши золотые серьги, на веранде вновь появилась Пари. Она успела сменить пестрый шерстяной платок на тонкий кружевной шарф.

— Куда ты собралась, дочка? — тревожно спросила мать.

— Я скоро вернусь, мама, — в голосе девушки звучала решимость.

— Нет! Ты никуда не пойдешь! Кто тебя хочет видеть, пусть приходит сюда…

— Мама, ты ведь сама знаешь, он завтра утром уходит на фронт! — Пари схватила меня за руку, и мы выбежали на улицу. — А тетя Парихан дома? — спросила она уже у наших ворот.

Я молчала, а Пари, не выпуская моей руки, поднималась по ступенькам и вдруг остановилась на веранде, не смея войти в дом. Дверь распахнулась сама.

— Входи! — Сайгид стоял на пороге. — Я позвал тебя не для того, чтобы ты ждала здесь.

Мамы в комнате не было, и от этого я еще больше смутилась.

— Садись, Пари! — пригласил Сайгид.

— Патимат! Иди сюда! — услышала я со двора голос матери.

Пари все еще держала меня за руку. Я топталась на месте, не зная, как поступить. Сайгид улыбнулся.

— Ты, Пари, не бойся… Я хочу сказать тебе кое-что…

— Патимат! Ну что за неслух! Тебе говорю. Возьми с полки зеленую кастрюлю и иди скорей! — звала меня мама.

Наконец Пари отпустила мою руку. Я вихрем вылетела во двор.

— Ты ведь не ребенок! Пора соображать! Что ты там присохла? Люди должны поговорить вдвоем! — ворчала мама, пока мы шли с ней к дому Омардады. Она несла какую-то еду для Сайгида и Мажида.

— В дороге все пригодится, — сказал Омардада. — Отец мой, да простит аллах его грехи, говорил: «Уходишь на сутки, а еды бери с собою на три дня».

Женщины набивали хурджины братьев. Омардада снял со стены старую шашку. Он то вынимал ее из ножен, то снова вкладывал, то вешал ее, то опять брал в руки.

— Возишься с шашкой, как андиец с буркой, — заметила Халун. — Воображаешь, что одним взмахом разгонишь врагов?

— Ну и что же! Немало покрушила она недругов, Халун. Может, и снова придет ее черед! Читай, что написано на ней рукой самого командира. — Омардада протянул жене шашку.

— Знаю! Сто раз слышала: «Бесстрашному горцу, смелому льву Омару от однополчан!»

— А если знаешь, зачем подсмеиваешься?

Омардада взмахнул шашкой: «Хварт, хварт!»

Утром на площадке под скалами собрались все жители аула. Уезжающие в армию молодые джигиты старались казаться веселыми, успокаивали близких. Но не просыхали слезы на глазах жен, матерей, сестер. Омардада, одетый, как в праздник, говорил больше и громче обычного. То перебрасывался шутками с джигитами, то подбадривал женщин.

— Лев и мужчина должны все испытать! — Омардада подошел к Сайгиду и протянул ему шашку. — Горцы говорят: «Для умелого владения шашкой голова важнее, чем рука». Лучше нет для нее места, чем ножны, — всякий знает. Но приходит час, вынимают шашку из ножен — и не на подушку враг кладет голову.

Сайгид улыбнулся уголком рта, пристегнул шашку к поясу. Халун, обнимая Мажида, покусывала по старой привычке нижнюю губу и не сводила глаз с Сайгида. Он смотрел чуть левее — там около своей матери стояла Пари — она вышла проводить на фронт двоюродного брата.

Моя мама держала хурджины Сайгида. Ее строгое лицо под черной шалью светилось, как поздняя луна, проглядывающая сквозь тучи.

— На суровых скалах Дагестана не раз вспыхивал огонь войны, — продолжал Омардада. — Немало вражеских ног пыталось топтать нашу землю. Но наши предки дрались, как львы, защищая свою горскую честь. Мы уверены, что и вы не покроете позором гордое имя горца. Счастливого возвращения вам, сыновья! Быстрой победы!

Вдруг на площадку, верхом, с трудом сдерживая коня, выехал Жамал. Лицо его горело, точно он попал сюда прямо из бани. Шапка надвинута до бровей, ногу в сапоге он держал в стремени, другая, перевязанная до колен, была втиснута в огромную калошу и беспомощно болталась.

— Дорогие мои! — крикнул он, подняв руку. — Родина в опасности! Надо дать отпор незваным гостям. Счастливого вам пути!

Никто не повернулся в сторону Жамала.

Мужчины тронулись в путь. Матери обнимали сыновей, целовали, плакали. Многие бежали следом за уходившими. Старики оттаскивали женщин силой, успокаивали, уговаривали…

Сайгид попрощался с родными и подошел к Пари. Она грустно улыбалась, напомнив мне маленького обиженного ребенка. Ветер играл ее желтым шелковым платьем, теребил кисти праздничного белого платка. Сайгид задержал в своих ладонях ее руку, стараясь поймать взгляд. Когда на секунду девушка подняла черные ресницы, он ласково ей улыбнулся. Еще мгновение — и Сайгид очутился в седле. Пари, как птичка, подлетела к коню. Платок упал с ее головы на плечи, в ушах, как ночные звезды, вспыхнули золотые серьги.