Родное гнездо

Как Василич смог в таком состоянии доехать куда надо, никого не задавить и ничего не сломать, навсегда осталось тайной! Но даже не это оказалось самым удивительным. Внушительный механизм, тяжелый гусеничный трактор в полной оснастке, стоял у нужного дома не абы как. Располагался он настолько идеально ровно, что по нему хоть часы сверяй или юстируй компасы! Мужики потом только руками разводили, крякали да отделывались поговоркой: «Мастерство не пропьешь!».

И вот теперь этот самый Василич уверенно, но очень чутко тянул нечто необозначенное из грязевого плена, а оно мутило воду, пускало огромные пузыри и всячески сопротивлялось своему спасению. Еще полметра, и — смотри-ка! — над грязной водой показалась голубая крыша, мутные потоки стекают вниз, являя жадным взглядам наблюдателей кабину с открытой дверцей. Тянем-потянем, вытянуть поможем, и вот весь колесный трактор выбрался наружу.

— Ничего себе, у них тут лужи! — Перчик вслух высказывает то, о чем думают все свидетели чуда. — Он же высотой… метра два, наверное, да?

— Двести десять, — деловито уточняют местные, и в этом им точно можно верить.

Механизаторам жизненно важно знать, пройдет трактор в конкретный проем или нет. Поэтому они легко могут забыть свое имя или день рождения, но ходовые габариты вверенной им техники — никогда!

— Смори-ка, дверца открыта, — откликается другой, — сталбыть, хоронить Митрича покашто рано.

— Какого Митрича? — на всякий случай уточняет Перчик.

— А вона евойный номер-то на тракторе видать, а сам он намедни пропал, никто и не встренул его. Ну хучь в кабине не утоп, сталбыть, выпрыгнул, успел.

— А почему найти не можете? Дезертировал? — В важных для него вопросах Перчик, еще не забывший недавней службы в армии, любил докопаться до истины.

— Дезертируешь тут… Коли колхозный агрегат незнамо где утопил. Я бы тоже на дно залег…

Все засмеялись, осознав второй смысл фразы…

Картинок Торику запомнилось еще много, но эти — самые яркие.

Глава 22. Погружение

Ноябрь 1984 года, Город, 19 лет

Дома все шло по-прежнему. До этого дня.

Вечером Торик попросил отца помочь провести более полный эксперимент. Настало время все-таки узнать, что же случилось дальше, там, за дверью, у которой он останавливался в прошлых электрических снах. Да, в реальной жизни он прекрасно помнил и барак, и коридор и проходил здесь сотни раз. Но что именно случилось в этот конкретный момент, он не помнил. Совсем.

К делу подошел основательно: на этот раз решил улечься поудобней и погрузиться в сон хотя бы на час, чтобы успеть увидеть побольше. Волны тепла, расслабление, сознание ускользает, мир переворачивается, и вот...

* * *

…Пахнет жаренной на старом сале картошкой и немного мыльной стружкой извечных стирок. Темно. Движение ног и окружающего пространства. Я иду по длинному, как вагон, коридору — здесь душно и всего пара слабых и заляпанных лампочек. После приятной яркости улицы глазам не хватает их тусклого света, но я и так знаю дорогу: это же мой дом. Слегка задеваю ладонью гладкую, но чуть липкую стену, выкрашенную темно-зеленой масляной краской, впрочем, сейчас она почти черная. Слева и справа — двери соседей, я отлично знаю, как всех их зовут, особенно детей. Слева от меня остаются белесые остовы газовых плит — одна, две…

Запах становится очень сильным. У третьей плиты стоит Шурик Карасиков и жарит картошку на всю семью. Шурик как Шурик: низенький, худой, острижен почти под ноль, белесые, почти невидимые брови, а взгляд под ними серьезный, совсем взрослый.

— Привет, — говорю я высоким, совсем детским голосом.

— Угу, — невнятно отвечает Шурик, сосредоточенно и неспешно перемешивая кусочки в сковороде.

Отвлекаться ему нельзя. Чуть зазеваешься — пригорит, и тогда мало что семья останется без ужина, так еще и мама будет ругать несколько дней. Тощие руки, умело отдирающие шкварки, вылезают из слишком коротких рукавов рубашки, когда-то желтой, а теперь застиранной до неопределенности.

Вот четвертая плита, а справа от нее — моя дверь. Сейчас я ее открою и окажусь в привычном и родном мире, дома. Я лезу в карман брюк за ключом — где же он? В другом кармане? Рука тщательно ощупывает плотную шершавую ткань до самого дна кармана. Тоже нет. Накатывает паника, щекам становится жарко. Обшариваю все карманы подряд — ключа нет! Я его забыл! Как же так? Ведь все почти хорошо. Вот мой дом. Вот он я. Ведь все как обычно, как всегда. Очень просто и понятно. Не хватает только маленького ключика, чтобы все стало как надо! Но его нет. И теперь я не могу попасть в привычную жизнь. Без этой маленькой железячки я сразу стал бездомным изгоем.

Хочу куда-нибудь уйти. Исчезнуть. Начать сначала. Мне очень грустно. Я медленно прохожу по коридору назад, выхожу на крыльцо, в ясный солнечный день. Тупо смотрю на темно-желтый соседний барак, на клуб, рядом с ним киноафиша, но сейчас она заполнена лишь на треть, а две другие трети зияют дырами. В небе затихающий гул: пролетел одинокий самолет. На улице ни души. И это невыносимо.