Родной знакомый

Юганов повернулся, зашагал к выходу, а вся его свита поспешила за ним. Кристина, все это время стоявшая совсем рядом и ловящая каждое слово, кстати, даже взгляда Ивана Алексеевича не удостоилась. Он её, вроде, даже не заметил. А когда подруга поняла, что Юганов уходит, окончательно растерялась. Я видела, как она сделала следом за ним шаг, другой, но затем поняла, что затеряется в толпе сопровождающих, и осталась. Я наблюдала за ней, и мне было безумно Кристину жаль в этот момент. А она ещё обернулась, посмотрела на меня, и улыбнулась как-то неловко.

— Это ведь хорошо, — проговорила она, посматривая на Глеба, — что вы всё выяснили.

— Мы ничего не выясняли, — ответил тот. — Я предлагал варианты, он соглашался и сдавал дела. Конструктивный разговор начальника и сотрудника.

Мы с Кристиной переглянулись, одинаково ошарашено хлопнули глазами. Нам было весьма трудно представить ситуацию, при которой Иван Алексеевич сдавал бы кому-то дела, покаянно склонив голову.

— Думаю, вам надо попрощаться, — предположил Романов. Довольно натянуто улыбнулся Кристине, а, посмотрев на меня, сказал: — Жду тебя в ресторане. Поужинаем и уезжаем.

Я даже не успела кивнуть в ответ или что-то сказать, а Глеб уже развернулся и пошел прочь. А мы с Кристиной снова остались наедине. Посмотрели друг на друга, и, как мне показалось, наша общая неловкость лишь усилилась.

— Вот ты и уезжаешь, — проговорила подружка. Мы ведь с Кристиной, на самом деле, долгие годы были настоящими подругами. После окончания института, после моего замужества, после возвращения в этот город, только с ней я, по сути, и дружила. По-настоящему. Ей доверяла секреты, ей плакалась в плечо. А теперь, судя по всему, нашей дружбе пришел конец. Мужские игры развели нас по разные стороны баррикад. Горько.

— Уезжаю, — кивнула я.

Кристина улыбнулась мне. Немного грустно, немного напряженно, но в следующий момент сделала шаг и порывисто меня обняла. А на ухо мне проговорила:

— Всё правильно, Наташ, поезжай. Поезжай с ним. Всё у тебя будет хорошо.

У меня комок в горле встал, захотелось расплакаться у неё на плече, как делала много раз, и я тоже обняла Кристину в ответ, крепко и искренне.

Комок сглотнула и шепнула ей:

— Пообещай мне, что сообщишь, если тебе или Юльке нужна будет помощь. Пообещай, Кристин. — Я отстранилась и очень серьёзно на подругу взглянула. — Если захочешь всё изменить… ты мне скажешь.

Кристина уже отступила от меня, опустила руки и даже взгляд в сторону отвела. Чуть заметно усмехнулась.

— Ты что-то сможешь сделать?

— Понятия не имею, — выдохнула я. — Но я очень постараюсь. — Я взяла её за руку, погладила пальцем большой камень её перстня. Ещё раз спросила: — Ты обещаешь?

Кристина кивнула.

— Обещаю. — Потом ободряюще мне улыбнулась и сказала: — Иди. Он тебя ждет. Знаешь, Наташ, оказывается, самое главное, когда ОН тебя ждет, — добавила она с грустью. Затем сделала глубокий вдох, отпустила мою руку и пошла прочь. А я смотрела подруге вслед, на её такой стройный, красивый силуэт, облаченный в узкое шелковое платье, и думала о том, насколько ей, оказывается, важно, чтобы такой мерзавец, как Юганов, её ждал.

— Ты расстроена? — спросил меня Глеб, когда я села за стол.

Он уже ужинал, а для меня принесли салат. Я посмотрела в тарелку без всякого аппетита, но вилку взяла. А в ответ на его вопрос лишь неопределенно дернула плечом.

— Расстроена, — подтвердил он. — Из-за подруги?

— Мне её жаль. Она остается здесь.

— Она остается здесь, Наташа, потому что она сама этого хочет. Она мазохистка, вот и все.

Я вздохнула, недовольная его поверхностными выводами.

— Вам, мужчинам, не понять, что чувствует женщина к мужчине.

— К Юганову, — поправил меня Глеб.

— Мы же не выбираем…

— Твоя Кристина весьма продуманная особа, и не говори мне, что это не так. Она почти десять лет живет на содержании Юганова, и её все устраивает.

— Она мечтает переехать в Питер.

— Да ну? — Глеб откровенно ухмыльнулся. — И что она там будет делать? А тут у неё связи, материальное благополучие в виде богатого любовника. Так что, никогда она никуда не поедет. И мало того, за Юганова она будет держаться всеми способами. Драться будет, если понадобится.

— Ты не веришь в любовь? — Я на Глеба посмотрела.

Он весьма неприятно, неуважительно усмехнулся.

— В больную? Нет. Потому что это не любовь, это болезнь. Две совершенно разные вещи.

Сказано было довольно резко и конкретно, и я побоялась развивать эту тему дальше. Да и не время было для разговоров о любви.

— Глеб, всё закончилось? — задала я главный вопрос. — Вы договорились?

Он ел мясо, резал его очень аккуратно, на меня не смотрел, но я заметила скользнувшую по его губам довольную усмешку. Глеб был собой доволен. Собой, тем, как все закончилось. Тем, что он сумел довести трудное дело до конца. И конец этот, видимо, был в его пользу. А мне сказал:

— Трудно договариваться, когда у тебя кроме гонора никаких аргументов.

Этой фразой он подтверждал собственный успех, без сомнения.

Я ворошила вилкой пышную горку салатных листьев.

— Но он остается здесь, Глеб. А мы уезжаем.

— И что?