Родные гнездовья

— Что ж, милостивые государи, нас можно поздравить: правительство открывает в нашей губернии настоящее научное учреждение, — как всегда обворожительно улыбаясь, приветствовал Иван Васильевич изрядно раздобревших при нем своих ближайших помощников. Если бы они не знали близко губернатора, то улыбка и тон его им показались бы продиктованными откровенной радостью.

— Неисповедимы пути господни, — неопределенно произнес Ушаков.

— Вот-вот, — подхватил Сосновский, — выпроводили с бубенцами, встречать пришлось с калачами...

— Что остается делать: у него все распоряжения подписаны свыше, — вздохнул Сахновский, ведающий Лесным управлением губернии.

— Господа, не поймите меня так, что станция не нужна губернии, — я далек от этой мысли... меня беспокоит только одно: большие народные деньги опять пойдут на химеры и бесплодные фантазии...

— Навязал господь! Куда там, в Питере, смотрят, — начал горячиться Ушаков, краснея одутловатым лицом.

— На бога надейся, но и сам не плошай, говорят в народе, — опять улыбнулся губернатор, давая понять, что им что-то придумано. — Торопится, очень торопится старший специалист даже не департамента, а главного управления... Как значится его чин в петровском табеле о рангах?

— Статский советник, ваше превосходительство, — почти не скрывая своей зависти, вздохнул Сахновский. — Генерал!

— А ведь подкидыш, подзаборник... Вот уж воистину: из грязи да в князи! — вскочил Ушаков. — Выдавал себя за дворянина!

— Сядьте, Александр Петрович. Успокойтесь — не так страшен черт, как его малюют. Так вот я и говорю: торопится... Когда вы, господин Сахновский, назначили сбор лесничих уездов?

— На середину июня. После открытия навигации, ваше превосходительство, — уточнил Сахновский.

— Гм... Зачем тянуть? Откроются реки — стало быть, пути в лес... Могут быть самовольные порубки... Соберите сейчас, когда вот-вот рухнет наст и дороги в лес не будет. — Губернатор пытливо смотрел на хозяина казенных лесов.

— Гениальная мысль, ваше превосходительство, — понимающе улыбнулся Сахновский.

— Сами могли бы додуматься, — довольно хмыкнул камергер. — Лесничих соберите телеграммами. Только всех враз! Господа, не смею больше вас задерживать, — поднялся губернатор. — Сигизмунд Александрович, вас прошу остаться на минутку.

Когда Ушаков и Сахновский вышли, Иван Васильевич начал другую игру.

— Сигизмунд Александрович, вы поступили правильно, когда помогли барону Розену приобрести полтысячи десятин пустующих архангельских земель, не приносящих государству никакого дохода. Кстати, есть цифры о доходности наших земель как государственного фонда?

— Считая подати, продажу лесов и прочее, — по три копейки с десятины.

— Три копейки с десятины, — рассмеялся губернатор. — А сколько за десятину уплатил барон?

— По пяти рублей за аренду на девяносто девять лет, ваше превосходительство.

— Вот: три копейки и пять рублей! — поднял палец губернатор. — Разница! В этом — суть нашей патриотичности. Найдутся разные «защитники народных интересов», кричащие: «Распродаете народные богатства!..» Пока существует власть, крикуны не переведутся... Вот о чем хотел бы просить вас, Сигизмунд Александрович...

— Сделайте одолжение, ваше превосходительство.

— Вы, безусловно, слышали, что Сергей Васильевич Керцелли создает «Товарищество по эксплуатации богатств Севера»?

— Он был у меня с прошениями по инстанциям.

— И вы его не поддержали, — укоризненно смотрел губернатор на желтого, изъеденного язвенной болезнью начальника госимуществ.

— Ваше превосходительство, речь в прошении идет о покупке всей Канинской тундры с лесными и горными богатствами! — оправдывался Сущевский.

— Так за нее он предлагает тридцать миллионов! А сколько дохода приносит она сейчас?

— С тундр доходов в казну нет, вы это знаете, ваше превосходительство.

— Знаю, поэтому и пекусь о них... Находятся покупатели и на Большеземельскую тундру... Там дело тянет за сотню миллионов! Вот как надо заботиться о государственной казне! Но это потом... Так не смогли бы вы, Сигизмунд Александрович, прокатиться с Сергеем Васильевичем до столицы? Там вас встретят представители Рябушинских.

— Не смею отказать, ваше превосходительство, — поклонился Сущевский с мыслью: «Сколько же миллионов перепадет тебе, камергер?»

* * *

В последний день масленой недели 1911 года, роняя хлопья пены, от Трусова к Усть-Цильме летели три резвых печорских коня, запряженных в праздничные кошевки, украшенные наборной сбруей, под расписными палощельскими дугами.

— Эгей, э-эй, ретивой! — подбадривал переднего коня Ефимко Мишкин, не усидевший в Трусове, куда вчера на встречу Журавского выехали из Усть-Цильмы на своем Карьке казначей Нечаев и на гнедой породистой кобыле Артемий Соловьев. Взяли они с собой и всех детей Андрея Владимировича, не видевших отца целых полтора года.

Дети весь вечер не отходили от Андрея Владимировича, не отпустили его от себя и во сне и утром, когда одетых их вывели на двор. Они первыми забрались в хорошо знакомую им кошевку Арсения Федоровича и не успокоились до тех пор, пока Андрей не сел к ним.