Родом из Переделкино

Для отца это был жесточайший удар, подрывавший его престиж известного писателя, привыкшего пользоваться почетом и уважением. Самое парадоксальное заключалось в том, что удар этот рикошетом сильнейшим образом ударил и по мне, чуть было не испортив всю мою дальнейшую жизнь. Мне предстояло на собственном опыте испытать незыблемость одного из наиболее гуманных постулатов нашей советской Родины, гласящего, что «сын за отца не отвечает». В это время я как раз закончила пятый курс филфака Московского университета, и Государственная распределительная комиссия должна была решать вопрос о моем трудоустройстве.

Под пологом цветущей липы в начале июня 1954 года мы с моей мамой сидели на скамье во дворе старого здания университета на Моховой и проливали горькие слезы.

Конечно, наши невзгоды на фоне масштабных катаклизмов, потрясавших страну, могли бы показаться незначительными, но мы с мамой чувствовали себя несчастными и беззащитными. Отец к тому времени окончательно ушел из семьи, да и у меня на личном фронте дела обстояли не лучше – молодой человек, который вроде бы до этого меня очень любил, после злосчастной публикации в «Комсомольской правде» исчез с глаз долой и не появлялся. И тут до нас доходит слух, что меня хотят направить учителем начальной школы куда-то в провинцию.

Для мамы, как и для меня, это была бы трагедия – я никогда не питала склонности к преподаванию, а поскольку уже вступила на литературный путь, начав печататься как переводчик, будучи еще на студенческой скамье, то именно с литературой связывала свои надежды на будущее.

И вот мы с мамой сидим на скамье под липами и рыдаем, и тут из дверей филфака появляется наш незабвенный Илья Ильич Толстой, руководитель нашей группы по изучению сербскохорватского языка и литературы, раздраженный и суровый до крайности, что делало его еще больше похожим на его великого деда, и говорит:

– Вам придется подписать направление, которое дает госкомиссия, иначе они вас изничтожат. Устроят грандиозный скандал, исключат из комсомола и выгонят из университета с волчьим билетом. Никакие мои доводы относительно ваших литературных способностей не помогли. Председатель госкомиссии так и сказал: «Яблочко от яблоньки недалеко падает! Вот пускай ваша такая способная выпускница и едет под Барнаул в начальную школу учить детишек русскому языку. Как вы думаете, справится она с этим почетным заданием?!»

Словно во сне, по крутой лестнице старого здания МГУ кое-как доползла я до третьего этажа, где заседала госкомиссия, ответила на какие-то вопросы и подписалась под всеми бумагами – «Т. Вирта».

* * *

С некоторых пор, в какое бы окошечко ни сунула я свой студенческий билет с этой фамилией, на меня пялились квадратные глаза, как на какое-то пугало...

Конечно, у нас в стране сын за отца ни в коем случае не отвечал, это хорошо усвоили себе тысячи и тысячи сосланных детей и жен репрессированных, вот и я попала в их число...

До начала учебного года, когда я должна была отбыть под Барнаул и приступить к своим обязанностям, оставалось совсем немного времени. Не сомневаюсь, что там я бы встретила прекрасных отзывчивых людей и сумела бы как-то приспособиться к своей новой жизни, однако в те годы разлука с моими близкими и отъезд из дома в неведомую даль представлялся мне каким-то ужасным наваждением, грозившим захлестнуть меня с головой.

К счастью, друзья не оставили меня в беде.

– Это что же такое получается! – кипела негодованием Эстер Давидовна Катаева, мать моей подруги Жени. – Мужики будут б...вать, а над нашими детьми будут издеваться?! (Эстер Давидовна, конечно же, имела в виду моего отца, который ушел из семьи и тем самым, по ее мнению, навлек на себя все последовавшие за этим беды.)

Возмущение своей жены разделил Валентин Петрович Катаев. Он отправился к Вадиму Михайловичу Кожевникову – в то время главному редактору журнала «Знамя» – и убедил его послать запрос в Министерство просвещения РСФСР, где находились мои документы, с просьбой направить на работу в редакцию такую-то и такую-то выпускницу МГУ младшим литературным сотрудником.

В Министерстве просвещения в то время состоял в наблюдательной комиссии член-корреспондент АН СССР Андрей Владимирович Щегляев, известный ученый, отец моей подруги Тани и муж Агнии Львовны Барто. Я была тогда самым тесным образом связана с этой семьей и пользовалась ее покровительством и поддержкой. Андрей Владимирович извлек мои документы из недр Министерства просвещения, и я была отозвана оттуда на работу в столичный и в то время весьма популярный журнал.