Родом из Сибири

И еще эта невозможность поговорить, узнать, посоветовать. Всё знают твои хозяйки, совершенно посторонние люди. А я, как проклятая, мечусь, места себе не нахожу. Если бы я знала, как ты переносишь эту неприятность, достанет ли у тебя сил держаться молодцом… Перечитываю твое письмо, в нем ты молодец. Шутишь. Ты не виновата в этих огорчениях. Ты старалась, работала, ты способна, талантлива, а просто сейчас очень трудно и замахнулась на очень уж большое. И совсем незачем делать из этого трагедию. Редкий актер проживет без неудач. А ты еще студентка к тому же. Пиши, ради бога, подробнее, откровеннее – все.

Через пять дней мама получила мою телеграмму: «Поздравляю праздником желаю здоровья счастья посылку деньги получила спасибо окончательно утверждена роль целую Инна».

В тот же день мама получила мое письмо:

8 ноября 1946 года. Москва

…Вы уже знаете, что Сергей Аполлинариевич приехал и был показ, где все было не то. И вот на сегодня Сергей Аполлинариевич наметил работать уже сам над моими сценами. А мы не растерялись и переделали в корне сцены с Валько и Любой и «немцы у Шевцовых». И вот сегодня был показ… и… Сергей Аполлинариевич расцвел, и Тамара Федоровна, и все, кто за меня болел, и, конечно, я сама. Очень, говорит, похоже, и одну сцену даже не будет менять, а сразу буду после праздников репетировать с актерами. И роль окончательно за мной закрепили. А по ходу действия я под гитару немного пела «Бедную девицу», и вдруг все «дальше, дальше» закричали, и пришлось отдельно для Сергея Аполлинариевича пропеть до конца, был фурор, и Сергей Аполлинариевич сказал, чтобы за песню мне «отдельную премию» выдали. Ему очень понравилось. А потом в другой сцене, с портретом Гитлера, показал и чуточку изменил текст, так здорово получается. Вообще за эти дни так много интересного рассказал по картине, мы за головы хватаемся.

А потом меня все поздравляли. Тамара Федоровна подошла в конце и сказала: «Сегодня, – говорит, – Инна решила свою судьбу». С одиннадцатого ноября будем работать в Театре киноактера, непосредственно над картиной.

Окончательно решили, что роли останутся за мной, за Сережей Тюлениным, за Музой – Вырикова и Олесей – Надя, и пока все. А Сережу будет играть тоже Сережка с бибиковского курса. Способный парень. Теперь мои репетиции будут в Театре киноактера, на той самой сцене. Вот по радио композиция, и играют «Дывлюсь я на небо…». Эта песня обязательно будет, и чечетка в тюрьме будет. И еще сегодня Сергей Аполлинариевич сказал, что допишут одну очень интересную сцену, где Любка тащит из колонны одного пленного и спасает его и на глазах у растерявшейся публики – второго. Теперь Сергей Аполлинариевич велел следить за голосом, в картине петь буду и чечетку отдельно учить. Мне теперь дают дополнительные часы по пению и танцу…

И снова от мамы грустное:

13 ноября 1946 года. Новосибирск

…Сегодня хоронили Иду Гуринович. Очень грустно. Так жалко беднягу. Так много и незаслуженно она страдала. Несчастья преследовали ее…

Будь, пожалуйста, осторожней ты. Не ходи ночью из института одна. Не езди в незнакомых машинах, особенно это. Так легко нарваться на подлеца, грабителя, а то и психопата, мало ли их. Мало ли совершается преступлений, осторожнее на московских улицах и площадях.

Я так далеко от тебя. Ведь если случится что-то, я не могу прийти на помощь…

Хорошо ли у тебя сейчас с ролью? Ну, трудно, конечно, будет, это так естественно. Трудности неизбежны. Заведи порядок – просто на ходу записывать мысли, события. Приниматься специально за письмо не всегда есть время. А вот так – сверни треугольничком и в первый попавшийся ящик брось. Для меня это такая радость. Особенно сейчас. Знаешь, как томительны бывают последние дни дороги, последние сотни километров пути? Вот это очень похоже на мое теперешнее состояние. Раньше все было понятно – учится, впереди еще будет учиться. А теперь другое. И я ничего не знаю. Я так дорожу каждым словом, каждой строчкой твоей…

21 ноября 1946 года. Москва

…В сегодняшнем письме о Иде. Это очень страшно, как обидно, что до сих пор не могут бороться с этим, хотя бы продлить жизнь, уж не говоря о таком цветущем возрасте. Очень жаль всего…

Вы напрасно волнуетесь, так как я голодной не хожу и каждый день горячий обед, причем мясной очень часто, питалась я эти два месяца как раз хорошо. Теперь тоже не хуже. Картошку в институте не удалось получить, не привезли, но мы купили еще мешок, на рынке он триста пятьдесят рублей стоит. Видите – и плохое пишу…

Мама недаром беспокоилась. Ида погибла от туберкулеза – бича послевоенных лет. Когда мы с ней учились на первом курсе, наши кровати стояли рядом. Видимо, тогда у нее уже начинался процесс. Мы не знали. Ида, как старшая, опекала меня. У нее в Москве были знакомые, когда она приходила от них, я часто находила у себя под подушкой конфету или шоколадку…