Родом из Сибири

Миша любил меня чрезвычайно, и я его тоже. Каждое лето еще до перестройки он возил меня в правительственный санаторий «Нижняя Ореанда», понимая, как это важно для моего здоровья. Но всякий раз маялся: «Ой, вновь необходимо идти к Чазову» (министр здравоохранения в те годы лично подписывал такие путевки).

Жизнь у Перельмана была вполне подвижническая – он известный хирург, академик, создал Научно-исследовательский институт фтизиопульмонологии. Был типичным трудоголиком, всегда много оперировал и домой возвращался выжатым от усталости. Даже в последние годы жизни он не уходил на покой, заведовал кафедрой в институте, преподавал, консультировал в ведущих российских клиниках. Очень талантливый! Когда понадобилось, он легко освоил компьютер, а я так и не решилась – страшно уйти в Интернет навсегда, лучше книжки читать… Всегда в работе, в заботах, Миша еще успевал вести по жизни меня. С ним было легко, это были те отношения, в которых я так нуждалась.

Ради Михаила я тоже изменилась. В молодости была плохой хозяйкой – просто из-за кино, театра у меня не было времени на готовку и уборку, поэтому мне всегда помогала моя мама, которая, когда родилась Наташа, из Сибири сразу приехала на помощь ко мне в Москву. Но вот я вышла замуж во второй раз, и многое решилось по-другому: я уже меньше снималась в кино, и появилось свободное время для домашних дел. Ради мужа я приучила себя быть «жаворонком», чтобы по утрам провожать его на работу.

В молодости я иногда засматривалась – идет пара пожилых людей. Это так красиво. Гармония. И в моей жизни это случилось с Михаилом. Он подарил мне счастье!

Перельман никогда не ревновал меня к Бондарчуку – он был очень умным, тактичным. А Сергея даже лечил. Смотрел его анализы, понимал, что рак желудка, советовал: «Сережа, надо срочно оперироваться». Но Бондарчук же никого не слушал – в критический момент взял и уехал за границу на съемки. Тогда в его жизни уже очень многое критично сошлось.

На Пятом съезде кинематографистов Сергею устроили настоящую травлю. Я сидела в конце зала, но флюиды ненависти от гонителей и хулителей Бондарчука, выступавших с трибуны, долетали до самых последних рядов. На съезде все было спланировано.

Тех, кто пытался его защищать, – Никиту Михалкова, Владимира Наумова – заглушали свистом и улюлюканьем. Недалеко от меня, как по команде, вдруг завизжала какая-то баба, даже не закричала – завыла, затопала толстыми, обтянутыми в черные колготки ногами. На нее, не выдержав, рявкнул режиссер Михаил Туманишвили: «Молчать!» Пустое! Была там тетка, которая явно командовала залом. И я пришла от этого в ужас. Спросила у охранника в дверях: «Что происходит?» Он в ответ: «Я давно здесь и ничего подобного никогда не видел…»

Что я могла сделать? В антракте подошла к Михалкову и поклонилась в пояс: «Спасибо, Никита, что защищал моего бывшего мужа!» И он мне вернул поклон.

Сергея сместили с поста председателя Союза кинематографистов, и он как-то сразу стал сдавать. Перельман часто ездил консультировать в ЦКБ, и в начале девяностых годов ему там показали историю болезни Бондарчука. Миша вечером вернулся домой, и у нас состоялся такой разговор:

– Бондарчуку нужна срочная операция.

– Насколько срочная?

– Настолько, насколько возможно.

– Почему же не делают?!

– Говорят, не готовы анализы, но по-моему, дело в чем-то другом.

Спустя несколько дней выяснилось, в чем именно. Сергей выписался из больницы и улетел в Италию, где вот-вот должны были начаться съемки «Тихого Дона». Нарушение контракта грозило огромными штрафами. Когда он вернулся, было слишком поздно. Через какое-то время от одного итальянца, его звали Анжело де Дженти – он вместе с Сергеем работал на картине, я узнала, что у него был точно такой же диагноз – рак желудка. В Италии он возил Сергея на консультацию к своему врачу.

– Ты видишь, какой я! – потом говорил мне итальянец. – Мне сделали операцию.

– А почему Сереже не сделали?

Он грустно так на меня посмотрел и сказал:

– Не знаю.

На самом деле все упиралось в деньги.

В середине октября 1994 года Миша позвонил мне из ЦКБ:

– Инна, тут Бондарчук стоит у моего кабинета. Он совсем слабый – не представляю, как смог встать с кровати и добраться сюда из своего отделения. Позвать его?

В голове пронеслось: «А что я ему скажу? Расспрашивать о здоровье, утешать – глупо…» Не смогла, не решилась и до сих пор мучаюсь вопросом: должна ли я была поговорить с ним в последний раз, узнать, что он хотел сказать?

– Не надо, Миша, не зови. Сам с ним побеседуй, спроси, не нужно ли чего.

Но когда Михаил выглянул в коридор, Сергея там уже не было. Через неделю позвонила Наташа – она была в Киеве на съемках: «Мама, я только что говорила с Аленой. Отца больше нет».

Я не была на похоронах. Потом ходила к нему на Новодевичье кладбище, одна. Там же похоронили их с Ириной Скобцевой дочь Алену…

Мой второй муж очень хорошо знал, что такое жизнь и смерть. Всех, кого спасти не удавалось, Миша оплакивал. За Сергея он тоже переживал… И за меня…

Однажды утром, в марте 2013 года, он, как обычно, ушел на работу, а когда стемнело, позвонил: