Родословная советского коллектива

Теоретическим новшеством эта метафора не была: в отечественной науке идея коллектива как «собирательной личности» еще в начале 20-х гг. прошлого века обоснована выдающимся психиатром и психологом В.М. Бехтеревым (1857—1927)[1-18]. Зиновьевская констатация коллективного «Я» важна как свидетельство очевидца, в работах которого, по заслуживающей доверия оценке А. А. Гусейнова, «дан наиболее глубокий анализ коммунистической социальной организации, объективных закономерностей ее развития, причем — реальных, а не вымышленных»[1-19]. Согласно Зиновьеву, возникающая в коллективе психологическая общность зиждется на т. н. коммунальных взаимоотношениях, сопутствующих совместной жизни и деятельности. «Коммунальные законы суть определенные правила поведения (действия, поступков) людей по отношению друг к другу. Основу для них составляет исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление людей и групп людей к самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия. Примеры таких правил: меньше дать и больше взять; меньше риска и больше выгоды; меньше ответственности и больше почета, меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя»[1-20]. «Не действовать во вред себе, препятствовать другим индивидам действовать во вред себе, избегать ухудшения условий своего существования, отдавать предпочтение лучшим условиям существования»[1-21]. Эти правила «естественны, отвечают исторически сложившейся социо-биологической природе человека и человеческих групп»[1-22].

Вариации на тему «своя рубашка ближе к телу» — излюбленный итог многовекового философствования о поведении человека в ситуации конфликта интересов с сородичами. Эгоизм, индивидуализм, утилитаризм — далеко не полный список диагнозов, поставленных Т. Гоббсом (1588-1679), А. Смитом (1723-1790), К. А. Гельвецием (1715—1771), И. Бентамом (1748—1832), Дж. С. Миллем (1806—1873), Г. Спенсером (1820—1903), Н. Г. Чернышевским (1828—1889) и другими выдающимися умами нескольких последних столетий. Человеку свойственно радовать себя за счет окружающих. Поверим. Но нас сейчас интересует не человек вообще, а советский гражданин середины 80-х. Если он руководствовался принципом homo homini lupus est, чем скреплялось отмеченное Зиновьевым коллективное «Я»? Ответ философа несколько скандален, но психологически достоверен: царящие в среднестатистической ячейке взаимное насилие, унижение, контроль, холуйство, очковтирательство, стяжательство венчаются единением ее участников под девизом «все мы ничтожества»[1-23]. «Человек должен быть испачкан окружающими (близкими!) со всех сторон, чтобы быть своим... Взаимное опошление есть одно из самых страшных явлений коммунизма»[1-24], «причем индивид добровольно насилуется другими, ибо сам участвует в насилии над ними»[1-25]. И словно бы отвечая на вопрос о распространенности сплочения посредством взаимоосквернения: «двуличность, доносы, клевета, подсиживание, предательство суть не отклонение от нормы, а именно норма»[1-26].

Тянет спросить: была ли названная норма единственным регулятором внутриколлективных взаимоотношений? Ответ Зиновьева был бы наверняка отрицательным: наряду с коммунальным он выделял деловой и «менталитетный» аспекты жизнедеятельности социальных организаций[1-27]. Оно и понятно: возможность доносить и клеветать предполагает неслучайное и личностно значимое сосуществование в пространстве и времени, здесь — соучастие в общественно нужной работе, требующей разделения и координации индивидуальных функций, словом, разного рода сотрудничества. Обеспокоенности личным благополучием оно не отменяет, но ограничивает разгул коммунальных страстей в ситуации вынужденного контакта. Судачили, лицемерили, предавали? Вероятно. Но и учили, лечили, строили, варили сталь и добывали уголь. «Коммунизм мыслился лучшими людьми прошлого как такая организация жизни людей, в которой люди вместе трудятся, вместе развлекаются, вместе переносят трудности, вместе радуются удачам. В которой все распределяется поровну и по справедливости, в которой все живут открыто, на виду друг у друга, живут душа в душу, помогают друг другу, заботятся друг о друге, любят друг друга... Такая коммунистическая ячейка, — резюмирует Зиновьев, — есть пустая абстракция»[1-28]. Согласны, трудовые коллективы 80-х идиллией не были, хотя вместе трудились, гордились сделанным, огорчались и радовались да и жили на виду друг у друга. Отсутствие безоглядной любви и неусыпной заботы, возможно, кого-то ранило, но происходило это именно потому, что коллектив оставался главным пространством жизни советских людей. Представления о себе и мире строились на основе не столько закрытого от других, сколько разделяемого с ними жизненного опыта.