Родословная советского коллектива

«В 1925 г. с письмом к Сталину обратился комсомолец Скарабанов, находившийся в Москве на курсах так называемых избачей. Он придрался к словам Сталина относительно неверия в возможность построения социализма в одной стране — его возмущало само слово вера в любом контексте. Он заявил: «Вы черт знает что делаете — проповедуете коммунистическую религиозную веру. Вы вдаетесь в религиозный догматизм и проповедуете культ революции и коммунизма. Мне недавно один комсомолец сказал, что он верит в коммунизм и что это для него религия. Я, конечно, его выругал... и указал, что коммунизм, как марксизм и материализм, основывается не на вере, а на знании фактов исторического развития человеческого общества. А Вы теперь явно становитесь его защитником. И я оскорблен. Итак, Вы — верующий коммунист... Крестьяне мне часто говорили: «Вы боретесь с верой, а ведь сами верите в коммунизм и Ленина, значит они вам как религия»... Крестьяне — реалисты, и они Вам, например, ни на грош не поверят в союз рабочего класса и крестьянства, пока... не увидят факты действительной смычки... Поэтому брось, тов. Сталин, верить в коммунистическую веру — религию, а лучше опирайся на знания, а то крестьяне будут смеяться»[3-66].

Связана ли популярность коммунистических идеалов «жизни сообща»[3-67] с тем, что они послужили симулякром религии для новоявленных атеистов-безбожников, или с тем, что они соответствовали, как минимум, не противоречили простонародному ожиданию манны небесной, — неважно. Документально подтверждаются оба предположения. Эффективность демонстративно-жестокой борьбы с «опиумом народа», как на заре советской власти официально именовали религию, не следует преувеличивать. К началу 1931 г. в стране существовало более 40 тыс. религиозных объединений, 36587 молитвенных зданий различных конфессий[3-68]. Не менее показательны полвека засекреченные результаты Всесоюзной переписи населения 1937 г. [3-69] 80% участников опроса 16 лет и старше решились ответить на инициированный Сталиным[3-70] вопрос о религиозности. Из них 56,7% назвали себя верующими, в том числе 64% — женщины и 36% — мужчины[3-71]. Вопреки расхожему мнению, большинство оказались представителями молодого и зрелого возраста: 34% — 20—29 лет, 44% — 30—39 и только 12% — старше 50 лет. Примерно 2/3 — крестьяне, 1/3 — горожане.

«К чести статистиков, готовивших перепись, надо отметить, что они чрезвычайно ответственно подошли к постановке этого вопроса. Для переписчиков была подготовлена инструкция, в которой подробно излагалось, как именно надо задавать вопрос о религиозной принадлежности, с тем, чтобы респондент понял, что речь идет не о том, к какой религиозной группе он принадлежит формально, а о том, каковы его собственные религиозные убеждения»[3-72]. Что побудило Сталина включить этот вопрос? Прецедент в немецкой переписи 1933 г.? Уверенность в успехе атеистической пропаганды? Глумливое отношение к религии? [3-73] Бог весть.

Неинтересно. Интересно иное: что подвигло более половины сограждан открыто признаться верующими? В 1922 г. ответ попытался дать высланный из России будущий президент Американской социологической ассоциации Питирим Александрович Сорокин (1889—1968). Пять лет наблюдая революционные преобразования, в частности, «огромную работу, направленную на уничтожение «религиозного мракобесия», громадные усилия, сделанные революцией в направлении разрушения Церкви и насаждения «религии разума»[3-74], социолог подметил, «вместо падения религиозности и «религиозных суеверий» в общем и целом произошел подъем их»[3-75].

Отделение Церкви от государства, гонения на веру и духовенство лишили Церковь, согласно Сорокину, бюрократического статуса правительственного ведомства. «Приход из административной единицы стал живым религиозным единством»[3-76]. Кроме того, «ужасы и бедствия были столь громадны, что «душа» нуждалась в сверхчеловеческом утешении, успокоении и облегчении... Где же его найти широкой массе, как не в церкви и религии! Наконец, сделали свое дело и религиозные преследования. Мученичество, как и кровь, как известно, скрепляет не только палачей, но и жертвы... Все это вызвало и не могло не вызвать оживление религиозной жизни в первые же годы революции»[3-77]. И в подтверждение: «Из 700000 населения Петрограда летом 1921 г. в церковной процессии участвовало по меньшей мере 200—250 тыс. Накануне были коммунистические шествия 1 мая. Как они были жидки, безжизненны и ничтожны по сравнению с этой лавиной!! Контраст был весьма замечательным»[3-78]. Поверим цифрам и примем аргументы: попытки осмыслить невообразимое происходящее, потребность утешения, естественное желание защитить веру-страдалицу способны реанимировать религиозные чувства по окончании братоубийственной Гражданской войны.