Родословная советского коллектива

Как видим, Платон далеко не первый провозгласил справедливость краеугольным камнем стабильности государства. Правители и жрецы Месопотамии и Египта опередили его на много столетий. Первопричиной подобной декларации послужила, на наш взгляд, возросшая с усложнением общественного устройства уязвимость благополучия и самой жизни широких слоев населения. Поведенческие программы, реализующие сформировавшийся в доисторические времена инстинкт самосохранения, не обеспечивали безопасность — физическую и психологическую — от умножившихся социальных угроз. Действие либо бездействие окружающих требовали не только конкретной правовой регламентации в виде частных предписаний и запретов, но и общепринятого нравственного, этического императива, близкого каждому и разделяемого большинством. Им и стал образ-чувство-концепт общественной справедливости. Ни в стародавние времена, ни сегодня, когда справедливость по-прежнему называют главной ценностью социального общежития, дать ее однозначное определение никто не сумел. По-видимому, не случайно: чувства плохо поддаются логической верификации, тем более те, что несут отпечаток меняющихся историко-культурных реалий. Разумны призывы учитывать инерцию слов, используемых для обозначения трансформирующихся феноменов. «Особенность массового сознания, сохраняющего старые названия для новых явлений, можно назвать семантическим идиотизмом»[3-159], — отмечает А. И. Фет. Резко, но в целом верно.

Дабы избежать нелестного диагноза, откажемся от небессмысленной попытки вычленить универсальные характеристики переживания людьми справедливости и несправедливости. Воздержимся и от диалога с авторами современных трактатов на эту тему[3-160]. Вернемся в СССР 19—20-х гг. и попробуем понять, какие душевные струны обиженного прежним режимом большинства подданных откликнулись на реанимированную большевиками извечную мечту о «царстве правды и справедливости». Наиболее мощно и в унисон звучали, полагаем, две. Первая — доселе неизведанная гордость от приобщения к роли творца радикальных социальных преобразований. Приобретя статус «хозяев» жизни и расправившись с «социальными паразитами», бывшие «слуги» столкнулись с беспрецедентной задачей строительства «нового мира» — основанного на равенстве и братстве государства рабочих и крестьян. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». Помните первую строфу переведенного А. Я. Кацем «Интернационала» — гимна СССР с 1922 по 1944 год? Его распевали не только коммунисты: с победителями традиционно солидаризируется «молчаливое» большинство.

«В наше время трудно представить себе, какие глубокие убеждения и надежды были связаны с социализмом в начале двадцатого века. Стремительный поток истории унес в прошлое человеческие типы того времени; люди, жившие и страдавшие тогда за свои убеждения, кажутся теперь столь же далекими и непонятными, как христианские мученики, с которыми у них и в самом деле было много общего»[3-161]. Выстраданная на личном опыте оценка А. И. Фета распространяется, думаем, не только на вступивших в решительный бой с несправедливостью старого мира, но и на первопроходцев — сознательных и поневоле — нового. Историки, социологи, политологи часто указывают на отсутствие или расплывчатость проекта, невозможность либо пагубные последствия его реализации. Оценивая участие народных масс в демократических революционных катаклизмах последних столетий, эксперты обильно цитируют «Демократию в Америке», изданную французским аристократом Алексисом де Токвилем (1805-1859) без малого двести лет назад. Как правило, упоминается скептическая оценка графа возможности обретения всеобщего равенства: «Когда неравенство является всеобщим законом общества, самые очевидные и значительные проявления этого неравенства не бросаются в глаза; когда же все почти равны, малейшее неравенство режет глаз. Именно по этой причине жажда равенства становится все более неутолимой по мере того, как равенство становится все более реальным»[3-162]. Профессор Берлинского технического университета Норберт Больц, разделяя правдоподобную гипотезу аристократа, приводит и другой традиционный аргумент оппонентов сакрализации равенства — так называемое естественное неравенство, источником которого Ж. -Ж. Руссо считал природу[3-163]. «Умственные способности, красота, сила, умение, талант, усердие — все это распределено неравно и не поддается перераспределению»[3-164], «несправедливость природы нельзя компенсировать»[3-165].