Родовое проклятие

– Ой, привет, как давно я тебя не слышала, – отвечаю быстро, скороговоркой, словно оправдываюсь, хотя, почему «словно», действительно оправдываюсь, оправдываюсь за свое нежелание видеть Егора, слышать и знать тот ужас в котором она живет постоянно, и нет конца этому ужасу, и он всплывает во мне, поднимается, тщательно забытый, подступают к горлу 8 лет, прожитые с алкоголиком Валеркой. И снова я становлюсь испуганной глупой бабой, без смысла, безо всякого уважения к себе, без самой себя, поглощенной бессмысленной войной с чужой болезнью, болезнью, давно меня победившей.

– Как дела? – спрашиваю, даже не пытаясь справиться с собой, своим лицемерием и страхом. А она вдруг довольно бодро отвечает мне, что все в порядке, вот только немного приболела, и теперь на больничном, но она не это мне хотела сказать, а вот что: «Я хочу составить завещание и половину квартиры написать на тебя».

– Не выдумывай! – кричу, – у тебя Егорка, с какой стати?

– Ты же бездомная, а так хоть комната у тебя будет, своя… – тихо отвечает Валентина. И мне становиться нестерпимо стыдно, ведь я их люблю – ее и Егорку. Когда мне было 5 лет, я пыталась спасти ее от непонравившегося мне жениха, а потом возилась с маленьким Егоркой, считая его родным братом; в 14, я, подражая Валентине, отрастила маникюр, писала ей длинные письма, шепталась с ней о самом сокровенном при встречах, а в 17 приехала к ней в ее комнатку в воронежской коммуналке, и все следующие шестнадцать лет мы прожили почти вместе, почти бок о бок.

– Валя, я скоро приеду, – обещаю совсем честно, от души, от неожиданно нахлынувшего на меня чувства родства, – мы посидим с тобой, водки выпьем, как раньше… поговорим…

– Когда? – сразу же спрашивает она.

– Я думаю, через недельку.

– Жду! – и она кладет трубку.

Мы не встретились. Я действительно поехала, как и обещала, точнее мы поехали с Сергеем, как раз на годовщину его отца – 7 апреля. В Воронеже мы встретились со старыми друзьями, пили, говорили. И я все думала – «завтра, завтра я позвоню, зайду, найду время». Точнее так: я позвонила, как только мы приехали. Но там никто не брал трубку. Я решила, что Валентина у своего любовника, она последнее время проводила у него все выходные, номер телефона остался в старой записной книжке… Егорка где-то болтался, наверно, да и не хотелось мне с ним общаться.

Выходные кончились, и я снова не стала звонить, потому что не знала Валиного нового рабочего телефона, а вечером мы уже уезжали…

Едва я вошла в квартиру, зазвонил телефон. Плачущая мама сказала, что Валентина умерла.

– Этого не может быть! Кто тебе сказал?

– Егор позвонил.

– Я немедленно все выясню!

Положила трубку «этого не может быть!», повернула голову и столкнулась с Валиным взглядом, спина похолодела, шею сковало ледяными тисками: «Тьфу, ты! Зеркало!».

– Спокойно, спокойно, – записная книжка, телефоны, вот он – рабочий, новый. Набрала.

– Здравствуйте. Извините пожалуйста, это вас из Москвы беспокоят. Я племянница Валентины Григорьевны… – Там испуганно попросили подождать, потом другой голос:

– Здравствуйте…

– Здра… Извините, я хотела… Валентина Григорьевна… Она…

– Валентина Григорьевна умерла, – донеслось из трубки.

– Но, как же? Что с ней? Что с ней было? – Там замялись, и тихий женский голос осторожно предположил:

– Сердце…

– Я выезжаю немедленно!

– Вы не волнуйтесь, мы все сделаем, – быстро заговорила женщина.

– Спасибо, спасибо…

Вечером я снова ехала в Воронеж, на этот раз с Андреем, с моим правильным братом.

– Похоронная команда в сборе, – грустно пошутила я, когда мы встретились на Павелецком вокзале.

Я ненавижу поезда!

Верит ли кто-нибудь в смерть? Я спрашиваю: верит ли кто-нибудь в смерть по настоящему? Даже самый распоследний атеист, самый разнузданный циник, за своими разглагольствованиями скрывают мистический страх, непонимание и неприятие того, что недавно дышало, было теплым, подвижным, а потом вдруг эта теплота исчезла, как будто сбежала при очередном выдохе, и все – мир замер, время остановилось, потом рванулось назад, возвращая памятью прошлое, которого больше нет.

– Все эти вопросы без ответов роились в моей голове все время пока мы ехали, входили и выходили из вагона, садились в маршрутку, пока я искала кнопку этажа в лифте и пока он поднимался…

– Вот, сейчас приедем, а она нам открывает, и нет никакой смерти, – сказала я Андрею.

– Хотелось бы…

Чуда не случилось. На площадке перед дверью стояла красная гробовая крышка с белым крестом. И двери нам открыл Егор. Я обняла его и заплакала:

– Как же так, Егорка, как же так?

– Он тоже плакал, потом повел меня в Валину комнату, усадил на нечистую, разобранную постель ее кровати.

– Маша, ты большая девочка. Поэтому я тебе скажу, а там – сама решай. Андрюха, – крикнул он, – иди сюда! – Андрей зашел, стал у входа.

– В общем, так, родственнички, мамочка моя не от сердца померла, а повесилась…

Мир поплыл, медленно, закружился. Потом мягко остановился, толкнув меня в реальность, как в резиновую стену. И я поняла, что глупо улыбаюсь, рассматривая Егоркино лицо.

– Как повесилась?