«Родственные души» и другие рассказы

— Да... Видишь вот: они не стучали, а просто тихо молились — и я услышал. А я был на четвертом этаже...

Он поговорил со мной немного, и из его рассказа я понял и почувствовал его верность монашеским обетам, его послушание духовному отцу — он жил благословениями духовного отца, отсекая свою волю. Кому-то из ученых монахов его послушание могло показаться наивным, детским, но это была его жизнь — не лукавое, а искреннее послушание, то, которое привлекает благодать Божию и превращает сухую ветку в цветущее дерево.

Он не ругал меня, не укорял, просто рассказывал, объяснял, а я чувствовал самоукорение. Чувствовал, как мне далеко до него. Он — инок, а я — игумен, и я получил назидание от него. И ощутил свою духовную нищету. Просто от того, что я его видел и слышал. И я понял: это было главное, для чего Господь меня сюда привел, — чтобы моя спесь разбилась о его детскую простоту.

Когда видишь таких людей, как отец Иона, — много от них получаешь, налаживается духовная связь. Ты начинаешь в свою меру подражать им. Есть люди — как звезды на церковном небе, и им можно подражать.

Вот читаешь в Патерике: «Отцы решили собраться и поделиться духовным опытом. Посидели, посмотрели друг на друга — и разошлись. И получили большую духовную пользу». Читаешь — и думаешь: как же это так? А духовный человек это хорошо понимает...

Так и я: увидел отца Иону — и получил духовную пользу.

Сорок минут

О старом серванте

Как-то неожиданно Олег Владимирович затосковал. Тосковать ему было совершенно не о чем: любимая семья, любимая работа с достойной зарплатой, поездки в отпуск с женой и трехлетним сынишкой по удивительным и прекрасным местам. И в храм по выходным они ходили всей семьей, и дом — полная чаша...

О чем тужить? А вот все чаще, глядя на подрастающего сыночка, стал вспоминать собственное детство. Маму, добрую, светлую. Он, маленький, любил подбежать, обнять, погладить ручонками светлые пушистые мамины волосы и сказать: «Солнышко мое!» А мама подхватывала на руки, кружила и отвечала радостно: «Олежка-сыроежка мой! Это ты мое солнышко!»

Папу он не знал, а с мамой им было очень хорошо вместе в их маленькой однокомнатной квартире. Там все радовало малыша: кухня с самыми вкусными запахами на свете, уютный диванчик, собственный письменный стол, который ждал, когда он, Олежка, пойдет в школу и будет заниматься важным делом — уроками, а пока они с мамой за ним рисовали вместе, учили буквы, читали азбуку.

Или чудесный сервант, в котором располагалось целое множество полочек, шкафчиков, отделений. В одном — высоко — прятались сюрпризы и замечательные подарки: машинки, мяч, подъемный кран, конструктор, из которого они вместе с мамой мастерили всякие разности. И у него всегда получалось лучше, чем у мамы, и она хвалила его: «Ты у меня настоящим мужчиной растешь, сынок!»

Были антресоли, где ожидали своего часа новогодние игрушки. Он так любил и так ждал всегда приближения сказочных дней, когда мама, встав на стул, доставала большую коробку, полную ваты, дождика, хрустальных волшебных шаров и сосулек и прочих чудесных игрушек, которыми они украшали елку.

Был ящичек, где хранился их семейный фотоальбом. И там мама была маленькой девочкой в коротком платьице и школьницей с портфелем в руках — это когда его еще у мамы не было... И портрет мамы, где она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. «Солнышко», — шептал он, глядя на любимую фотографию.

А еще — снимки на юге, где он строил на песке дворец: он всегда любил что-то строить, а мама смеялась и помогала. Он стал архитектором, и хорошим архитектором, — наверное, благодаря тем детским играм...

Что-то он совсем расклеился: игрушки елочные, сервант, диванчик... Узнал бы кто на работе... Метр девяносто пять и сто килограммов накачанного тела вкупе с суровым взглядом и короткой стрижкой как-то не свидетельствовали о сентиментальности их владельца.

Став взрослым, иногда слышал или читал высказывания о том, как балует мальчиков женское воспитание, не позволяет воспитать настоящих мужчин. Он хорошо знал, что это не так. Все бывает по-разному...

Его мама была умной и сильной — это он сейчас понимал. Но силу свою всегда скрывала. Четырехлетний Олежка боялся темноты, а мама делала вид, что не замечает страхов сына. Обнимала его и шептала:

— Сынок, мы, женщины, такие трусишки! Как хорошо, что у меня есть ты! Знаешь, вот в ванной темно, и мне даже страшно как-то туда идти...

И он чувствовал прилив великодушия и благородства, и это великодушие и желание помочь маме прогоняли страх начисто. И он шел и включал свет и радостно объяснял:

— Смотри, видишь, светло! И нечего тут бояться!

А в пять лет он брал у мамы сумку:

— Мам, пойдем быстрее!

— Да я бы с радостью, сыночек, вот только сумка тяжелая... Мы, женщины, народ хрупкий...

— Давай я понесу! Мне не тяжело!

Это сейчас он понимал, что сумка была совсем легкой, а тогда учился — учился быть сильным.

— Не плачь, сынок, мужчины не плачут!

— А если не можешь не плакать?