Рогнеда. Книга 1

— Найди их… — Слова давались с трудом. Он уже и не говорил вовсе, а тяжело выбрасывал их из себя. — Найди и убей… Сделай это ради меня… И золото это проклятущее найди… Деткам моим отдашь… — Поймал Дашкин взгляд. — Обещаешь?

— Обещаю, боярин. Покойся с миром. — Дашка чувствовала, как пропитывается кровью рука, поддерживающая голову боярина.

— Ну, тогда и ладно… Теперича все. — Фирс Матвеич выгнулся и затих.

Дашка положила голову боярина на траву, поднялась. Вокруг столпились воины, стягивая с голов шапки.

— Схватили? — спросила, ни к кому не обращаясь.

— Утек, лихоимец. Как сквозь землю провалился, — седоусый воин покачал головой.

Дашка накинула капюшон, вскочила на коня и выехала со двора.

Наступающий день разгорался все сильнее. Бог Ярило, выкатив на небо сверкающий диск, окрасил стены древнего города Борисова в самые причудливые тона, которые только могла придумать матушка-природа.

Глава 3 Исход Борисов-град 1575 год от р.х

Кистень проснулся, как от толчка. Разлепил глаза, обвел взглядом тесный хлев. Утро уже задалось вовсю, сквозь щели между досок пробивались косые солнечные лучи. Один упал на лицо храпевшего рядом Митрия. Тот сморщился, махнул во сне рукой, как будто комара согнал. Из соседнего стойла склонилась лошадиная морда, ткнулась холодным носом.

— Пошла! — негромко ругнулся Кистень, окончательно просыпаясь. — Лезешь тут…

Атаман потер лицо, прогоняя дремоту, вытащил из бороды застрявшие соломины.

«Куда эти черти запропастились? Пора бы им уже и возвернуться. Или золотишко все поделить не могут, что у Онуфрия нашли?..»

— Хватит храпеть! — раздраженно толкнул в бок Митрия.

— А? Чего? — тот вскочил, ударился башкой о поперечную балку, присел, поводя кругом ошалелыми со сна глазами.

— Чего орешь? Скотину всю распугаешь.

— Ну, атаман… — Митрий потер ушибленное место. — Напугал ты меня. Чуть голову не расшиб.

— А если бы и расшиб, то горя бы большого не случилось.

— Чего злой такой? — Митрий зевнул, хрустнув скулами.

— Не до веселья сейчас. Ухвата с Молчуном что-то долго нет. Пора бы им уже и назад быть. Чувствую, неладное что-то произошло.

— Да куда они денутся? Не велика и работа, что ты им поручил. Хмыря этого прирезать все равно, что вошь раздавить. Он мне сразу не понравился, скользкий какой-то, словно угорь… А правда… — Митрий сел, привалившись к доскам. — Что он в ватаге твоей был?

— Правда, правда… Чего бы я тогда к нему поперся?

Немного помолчали, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы.

— Жрать охота, сил нет, — пробормотал Митрий.

— Цыц! — Кистень поднял руку, прислушался. — Не балобонь. Идет сюда кто-то. Ну-ка, от греха, давай схоронимся.

Ватажники по-скорому зарылись в сено поглубже. Скрипнув, приоткрылась дверь. Показался Остап. Ногой толкнул дверь, постоял, выискивая глазами ватажников. Не найдя, негромко позвал:

— Где вы тут? Вылазьте не бойтесь.

Чертыхаясь, Кистень с Митрием вылезли из сена. Остап насмешливо скосил глаза.

— Словно лешие вы, право слово. Видели бы себя со стороны. Вами только детей малых пугать.

— Если надо, мы и тебя напугаем! — Митрий остервенело вытаскивал соломины из спутанной шевелюры. — Жрать принес?

Остап протянул небольшую корзинку, крытую сверху белой тряпицей, сам сел в сторонке, на чурбак, наблюдая, как оголодавшие ватажники набросились на еду.

— Девка наша как? — спросил Кистень с набитым ртом.

— Плоха пока. В горнице она лежит, наверху. Един раз вроде очнулась, но потом опять бредить начала. Бабка моя около нее хлопочет. Даст Бог — и оклемается. Лукерья многих на ноги поставила, и даже тех, кто одним глазом в могилу смотрел. Искусница, каких мало. Да ты ее должен помнить, Кистень.

— Хм… Не померла еще, значит, Лукерья. Сколь годов-то ей?

— Об этом не знает никто. Да уж много, наверное. Думается мне, что не меньше сотни. А, может, и поболе.

— Все такая же страшная, аки гнев Господень?

— Такая ж. Да мы уже и попривыкли вроде… Главное, дело свое справляет.

Кистень кивнул. Помнил он эту старую каргу. Случилось это давно, еще в те времена, когда только начинал он промышлять разбоем, примкнув к одной из ватаг. Уже тогда бабка Лукерья была страшнее самой смерти и, раз взглянувши на нее — не забудешь вовек. Но не этим была знаменита, а тем, что слово знала тайное. Им и лечила заезжих людей. Ей было все едино, кто перед ней корчится от боли — купец ли, разбойник ли с большой дороги или служивый человек. Положит свою руку морщинистую на больное место, прижмет и начнет шептать, обволакивая тебя непонятными словесами. Кистень помнил, как тогда будто поплыл куда-то, и было ему так хорошо, как не бывало прежде. Смежил веки и уснул, а, когда открыл глаза и посмотрел на рану, оставленную острым клинком, то и не нашел ее, а только легкое покраснение заметил. Лукерьи же уже и след простыл, только запах в комнате витал пьянящий… Да, тогда она поставила его на ноги. Может, и девке этой, Рогнеде, поможет. Тогда все ж легче будет, чем на себе ее тащить по тропам лесным.

— К ночи уйдем, Остап, — проговорил Кистень, вернувшись из воспоминаний. — И девку с собой возьмем.