Рогнеда. Книга 1

— Усмотрел уже, черт востроглазый… Выведешь их тайно, чтоб ни одна живая душа о том не прознала. Прежде собак вели запереть, а то лаем своим переполошат всех. Как сделаешь это — думай сам. Только не прись через городские ворота, а то нарветесь на стражников, они и похватают вас враз.

— Не беспокойся, хозяин, знаю, как вывести их так, чтоб никто о том не узнал. Калитка есть тайная в зарослях шиповника, что на другом конце города, где беднота одна селится. О ней мало кто знает. Я, да еще пара знакомцев моих.

— Может, заколочена уже? — усомнился Остап. — Посадник зорко приглядывал за городскими стенами. Вдруг и калитку ту нашел?

— Не должен, — покачал головой Прошка. — Ее не сразу и заметишь, ежели только специально искать будешь. А кому в том какая надобность? В начале лета пролазил я через нее, когда на дальний хутор сверток твой относил.

— Тихо! — Остап оглянулся, притянул Прошку к себе, дыхнул в лицо: — Не чеши языком-то зазря. Забыл, что будет с тобой, ежели кто прознает, почему на хутор тот шастаешь? Вспомнил? Ну, тогда и держи рот запечатанным, а не ори словно блаженный.

Оттолкнул Прошку от себя. Холоп вытер вспотевший лоб, коря себя за неосторожно вырвавшееся словцо.

— Ступай, — молвил Остап. — Да, вот еще что! Как выведешь их за тын, схоронитесь возле изгороди да подождите чуток.

— Долго ли ждать?

— Сколь надо, столько и будешь ждать. Ступай!

Прошка натянул шапку, склонился в поклоне и опять исчез за углом дома. Остап еще немного постоял и поднялся наверх, где прошел в дальнюю горницу. Открыл едва приметную дверцу и оказался в маленькой комнатке без окон, где на лавке, прикрытая шкурами, лежала Рогнеда. Возле нее прикорнула бабка Лукерья. Возле ложа стояла миска с какой-то мутноватой жидкостью и пучок сухой травы. Две свечи тускло освещали маленькую горницу.

Как только Остап вошел, Лукерья открыла глаза.

— Чего приперся? Не сидится на одном месте, все ходишь, высматриваешь…

— Не ворчи, старая. Забыла, что на моих харчах живешь? Так я напомню. Лишу куска хлеба — по-другому запоешь.

— Хи-хи! — старуха захихикала, седые космы задергались на морщинистом лице. — Грозишь, что ли? Так это зря. Я давно одной ногой в могиле стою. Все прибраться хочу, да не могу — боги не принимают.

— Грешна, значит.

— Все мы живем в грехе — и млад, и стар, только не ведаем об этом. А боги знают, оттого одних принимают к себе, а других нет.

— Ладно, не препираться я с тобой сюда пришел… Как девица?

— Не видишь? Плоха.

— Заберут ее нонче отсюда. Так что приготовь ее в дальний путь.

— На тот свет, что ли?

— Не дерзи, карга старая! Сама знаешь о чем я! — Характер у Лукерьи был скверный, и Остап об этом знал, но мирился до времени.

— Помрет, — прошамкала старуха беззубым ртом.

— Тебе в том какая печаль? Велено, выполняй!

Старуха, шурша одеянием, встала, взяла пучок травы, подержала над огнем. Комнатку стал наполнять удушливый запах. Лукерья наклонилась над Рогнедой, дымящимся пучком поводя вдоль тела.

— Из-под камня черного вызываю силу темную, силу темную, дело грешное, тоску, сухоту, сердца ломоту, смерти хворобу с рабы… Как имя-то ее?

— А я почем знаю? — Остап пожал плечами.

— Ладно, обойдемся без имени, хотя и нельзя так, — проворчала Лукерья, обволакивая Рогнеду пахучим дымом. — Снимите хворобу, на собаку пошлите. Черт-сатана, копыта, рога, мне, слуге своей, помоги, вместо рабы этой собаку сгуби, схорони, и жизнь назад поверни. Изыди, сатанинская сила! Изыди, покинь сей дом!

Дышать становилось все труднее. Остап зажал нос рукою, пробормотал:

— Ты что уморить ее решила? Да и меня заодно…

Старуха не откликнулась, а продолжала колдовать над Рогнедой. Наконец оглянулась.

— Ты еще здесь? Ступай вон и не мешай душе ее беседовать с богами. Не нонешними, а теми, древними, что издревле охраняли нашу землю. — Опять повернулась к Рогнеде, проворчала: — Очнется она вскоре, тогда и можно будет забирать. А пока не мешай, не твоего ума это дело.

— Ну, карга старая! — Остап закашлялся и выскочил из горницы.

Ватажники все бока отлежали, прежде чем дождались ночи. Хотя в подполе было не понять — то ли день на дворе, то ли ночь. Темно и темно кругом. Свеча давно догорела, и ватажники так и сидели в кромешной тьме. Кистень, устав лежать, встал, прошелся, огибая врытый столб. В темноте задел ногой за скамью, зло чертыхнулся, потирая ушибленное место, и в этот момент услышал, как наверху кто-то открывает люк.

— Эй, народ лихой! — раздалось приглушенно сверху. — Живы вы там, али мыши вас сожрали?

— Ты кто, человече? — Кистень задрал голову.

— Спаситель ваш. Остап меня послал, хозяин мой. Давайте, поднимайтесь осторожно по лесенке, хватит вам там сидеть. Сейчас за город отправимся.

— Что, неужто уже ночь на дворе? — спросил Митрий, когда поднялся из душного погреба.

— Да не день, паря. Ладно, хватит рассусоливать, время дорого, айда за мной! Меня, кстати, Прошкой кличут, ежели что.

— Пес-то привязан? Этот… как его… Черныш вроде! — опасливо спросил Митрий.

— Да запер я его, не боись! — Прошка поднял руку, выглянул из овина. — Теперь замолкните и не балабоньте.