Рок-культура проповедует маргинальный статус в обществе, «аутсайдерство», отвергает социально-правовые нормы, протестует против коммерциализации, в самом широком смысле слова, т.к. социальные институты — это сфера Оно, где человеческая сила отношения ослаблена, а значит, возможно, развитие «функциональной способности к приобретению опыта и к использованию» [135, с. 53]. Институты, как полагает Бубер, не образуют общественной жизни, поскольку для нее необходимо «воспринятое в настоящем центральное Ты» [там же, с. 66]. Наиболее действенный и популярный способ преодоления данности и переход к «заданному» в роке — апофеоз героической смерти, гибели, сумасшествия и чудачества. Восприятие героя как умирающего и воскресающего бога, характерное для мифологии и архаической поэтики, в рок-произведениях находит выражение в «антигеройном» статусе рок-героя: последний имеет в качестве своих прототипов трикстера, мима, скомороха, шута и — с некоторыми оговорками — юродивого. В русском роке достаточно много попыток самоопределения рок-поэтов в контексте народно-карнавальной и смеховой культуры. Так, эпоха русской рок-поэзии обозначена как «Время колокольчиков», где колокольчик, помимо прочего, является атрибутом шута; многочисленны отсылки к образу шута, сумасшедшего («Похороны шута», «Палата №6» А. Башлачева; «Ария мистера X» В. Цоя («Да, я шут, я циркач…»); «Инок, воин и шут» К. Кинчева, «Ходит дурачок по лесу» Е. Летова и др.), либо его секуляризованному варианту — Ивану-дураку, Емеле («Дурак и Солнце», «Чую гибель» К. Кинчева, его же альбом «Дурень»). Можно отметить также названия самих групп: «Скоморохи», «Маскарад», «Объект насмешек», «Король и Шут». Как видим, по частотности употребления в рок-творчестве лидирует понятие «шут». Методологически соотнесенность сфер рок-культура/антикультура актуализирует соотнесенность фигур рок-герой/антигерой, где в качестве прототипа последнего выступает трикстер как «демонически-комический дублер», «отрицательный вариант» культурного героя (Е. М. Мелетинский).
И зарубежные (П. Радин, К. Кереньи, К.-Г. Юнг, К. Леви-Стросс, М. Элиаде, Й. Хейзинга), и отечественные (Е. М. Мелетинский, Ю. И. Манин, В. Н. Топоров, а также Ю. И. Березкин, П. И. Черносвитов) [см.: 136—144] ученые, которые обращались к проблеме образа трикстера в мировой культуре, интерпретируют его как универсальную пра-модель антагониста.
Мифологема трикстера является очень стойкой и жизнеспособной: помимо своих воплощений в мифологиях различных народов и народно-смеховой культуре, она находит свое выражение также и в XX веке (по П. Ю. Черносвитову, это Вини Пух, Карлсон [см.: 144]), в частности, в лице рок-героя.
Последний является «социализированным» вариантом трикстера, он пытается показать условность и необязательность всех социальных норм, изнанку и фальшь мира официальной культуры и предлагает выход за ее пределы. С одной стороны, трикстер предстает как «теневая фигура, действующая антагонистически по отношению к личностному сознанию», как «коллективный теневой образ, воплощение всех низших черт индивидуальных характеров» [145, с. 277], с другой же стороны, в силу статуса аутсайдера, маргинала, трикстер предстает как фигура трагическая, жертвенная: «Вакджункага странствовал по этому миру и всех любил. Он всех называл своими братьями, но его в ответ оскорбляли. Он никого не мог одолеть. Каждый норовил подшутить над ним» [146, с. 211].
Сатира и насмешки трикстера над сакральным связаны с т.н. «кризисом божественного» — трикстер посредством осмеяния (обращенная этикетность богохульственных праздников, вербальное святотатство) обновляет «износившихся богов».
Суть трикстера, по Е. М. Мелетинскому, составляет «некий универсальный комизм, распространяющийся и на одураченных жертв плута, и на высокие ритуалы, и на асоциальность и невоздержанность самого плута. Этот универсальный комизм сродни той карнавальной стихии, которая проявляется в элементах самопародии и распущенности, имевших место в австралийских культовых ритуалах, римских сатурналиях, средневековой масленичной обрядности, „праздниках дураков“ и др.» [147, с. 27].