Рок умер – а мы живем

Димыч нашёл листок с текстом и аккордами, положил на спинку кресла и, глядя в него, заиграл простенькую, но боевую, энергичную мелодию.

– Помнишь, с акаэмовцами тогда познакомились?.. Ну вот, они вдохновили.

И, немного не в такт, запел:

Мы будем сильными,
Мы будем шагать,
Мы будем огрызаться
И цепи рвать!

Мы будем ненавидеть,

Мы будем любить,
Мы за справедливость,
Мы хотим – жить!

Сыграв короткое соло, Димыч перешёл на припев:

Кромешную ночь
Врагам не вернуть,
Воздух коммунизма
Распирает грудь.
Ты, ты и ты —
Вставай в авангард.
Капиталистам
Мы устроим ад!

– Тебе не стыдно? – негромко, но отчётливо спросил Чащин. – Нет?

Димыч прижал струны к грифу, и звук исчез.

– Что?

– Я говорю: тебе не стыдно такое петь?

– А что?.. По-моему, нормально. Нормальная агитационная вещь. Помнишь? – Димыч наиграл их давнюю песню: – Анархия жива и побеждает, мы надеемся – время настанет…

– Во-первых, это разные вещи. А во-вторых… Нам надо с тобой обсудить одну проблему. Я давно собирался…

Димыч, кажется, понял. Как-то испуганно-медленно снял гитару, лицо осунулось и стало похоже на лицо Димыча-школьника в те моменты, когда учителя писали в его дневнике замечания и требовали срочно привести родителей…

– Пойдём на кухню.

Сели за стол друг напротив друга. Вкусно пахло жаренным со специями мясом… После короткого периода бодрости от умывания холодной водой Чащина снова стала давить тяжесть. И трудно было подобрать первые слова. Хотелось сказать что-то точное, прямое, чтобы Димыч убедился: спорить бесполезно, всё решено. Встал, собрал вещи и ушёл, уехал. Исчез… Лучше бы, конечно, вообще без слов.

– Может, похаваем всё-таки? – тихо, с улыбкой спросил Димыч.

Его голос и это «похаваем» оказались подходящим толчком, Чащин начал:

– Понимаешь, я больше так не могу, в таком состоянии. У меня очень сложная, тяжёлая жизнь… В Москве тяжёлая жизнь… И одно дело – погостить, переночевать, но каждый день, постоянно – нет. Так нельзя. Поэтому, Дим, не обижайся. Ничего личного… то есть…

Чащин говорил, упёршись взглядом в столешницу. Каждое слово произносилось с трудом, и все они казались не теми, какими-то пресными, трусоватыми. А на языке вертелась одна огромная, тяжёлая фраза: «Собирай вещи и за дверь». Но приходилось выдавливать малозначительные, лживые, по сути, объяснения:

– Ты ведь собирался работу найти, устроиться… Уже два месяца прошло… И ничего не сдвинулось. Я… Понимаешь, я сегодня не хотел сюда приходить, ноги не шли. Мне отдых нужен, я работаю… Мне выспаться нормально надо.

Димыч молчал. Сидел тихо, не шевелясь; даже за сигаретой не потянулся. Лучше бы вскочил, стал доказывать, уговаривать подождать, вспоминать старое, их долгую дружбу…

– Я понимаю, Дим, ты с целью приехал. Хочешь играть, записать альбом, что-то делать… Я понимаю всё – я таким же был. Но теперь… Мне неинтересно это, совсем чужое. Митинги эти, призывы, бред всякий про коммунизм. Какой коммунизм, Димка?! Ты вспомни то время!.. В общем, я не хочу. Понимаешь, мне такая жизнь нравится – моя… Нравится утром ехать на работу, вечером возвращаться сюда. Раздеться, поесть спокойно, лечь на диван. Фильм посмотреть, отдохнуть. В субботу я люблю по магазинам ходить, на рынок. В квартире убраться, чтоб все вещи на своих местах… Люблю один побыть… И большинство это любит… Ты вот меня потаскал… и я чувствую, что я заболел, что-то во мне не так стало. Не хочу я так, понимаешь? – Чащин поймал себя на том, что подобно Димычу то и дело произносит «понимаешь», досадливо поморщился. – В общем, не хочу я быть, как они. Они ведь дети ещё, все младше нас на десять лет. Вспомни нас в их возрасте – тоже бегали, пыжились, на весь мир задирались. В двадцать лет это нормально. Игры… Но мы-то взрослые люди с тобой, над нами смеются просто… Да и, – вспомнил о сегодняшней встрече в «Жести», – это сто, тысяча играет, а один – карьеру делает, в депутаты хочет. И остальных использует, которые своё место найти не могут… Вот и бесятся, как неприкаянные, и ты с ними. Но ведь… Я ведь сам долго таким же был – тоже думал: или жить по-настоящему, или вообще не жить. Но получилось, что ни то, ни другое. Третье. Так получилось… И я рад. Был против, ненавидел таких, а сейчас – рад, и мне хорошо. И не хочу менять… Хочу нормально жить. Как большинство. Да! Попрыгали, попытались, поорали – не получилось. Хватит… Ты сам недавно песню ставил Цоя – «Судьба поколений». Вот так и у меня… И я очень устал за это время… Ну, пока ты здесь. Не могу больше. Извини.

Димыч поймал его взгляд. Смотрел то ли с презрением, то ли с сочувствием. Или с мольбой.

– Значит, – хрипнул, – мне уходить?

– Да.

– Что ж, – он встал, – я не мальчик, чтобы упрашивать. Решил, так решил… Думал, что мы, как раньше, что соратники всё-таки. Столько ведь вместе…