Роковая тайна сестер Бронте

Однако Шарлотта Бронте была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить себе прибегнуть к каким бы то ни было хитроумным уловкам с целью завоевать расположение юного викария. Кроме того, благодаря своему природному живому уму, она очень скоро догадалась о тех тайных чувствах, что зародились в сердце ее младшей сестры. А потому Шарлотта решила уступить своего потенциального кавалера «малютке Энн».

Безусловно, это была жертва, ибо Шарлотте и в самом деле нравился молодой человек — настолько, что она была уже готова впустить его в свое сердце, но она любила сестру, искренне уважала ее чувства, а потому сумела-таки взять себя в руки и смерить свой безумный порыв. И, более того, видя безмолвные терзания Энн, сопровождаемые внезапными сменами настроения от странной для нее беспечной веселости, до тихой печали, наблюдая взволнованное смятение сестры всякий раз, как случай сводил бедняжку с мистером Уэйтменом, Шарлотта решила во что бы то ни стало помочь ей добиться его расположения. Для этого практичная барышня поспешила заручиться поддержкой Эмили Джейн, обрисовав ей ситуацию, как только подвернулась подходящая возможность. Эмили охотно ее выслушала, пообещав не выдавать их маленькой тайны никому, внимательно следить за своим поведением, чтобы сама Энн не догадалась об их с сестрой посвященности в секрет ее сердца, и выразила безоговорочную готовность предоставить свою помощь в столь серьезном деле в любое время, когда это потребуется.

А Энн и в самом деле увлеклась молодым викарием не на шутку. Теперь все ее мысли были заняты одним лишь мистером Уэйтменом. Она почувствовала в себе странную перемену еще в тот благословенный вечер, когда впервые его увидела. Все ее сознание словно бы внезапно просветлело, наполнилось неведомым сладостным теплом, стремительно пронзающим самые глубины ее трепещущего горячего сердца. С тех пор Уильям Уэйтмен стал неотъемлемой частицей ее собственного «я». Она замечала лишь его, радовалась его радостями, печалилась его печалями, жила его жизнью.

Быть может, подобное описание покажется поверхностным и невыразительным, что, вероятно, повлечет за собой искаженное истолкование действительных чувств Энн, которые, возможно, будут восприняты не иначе, как самая обыкновенная пылкая восторженность, свойственная юности.

Однако в случае с Энн Бронте столь категоричное суждение едва ли можно признать справедливым. Чувства девушки оказались даже более глубокими и прочными, чем она сама поначалу могла предположить. Первое время их знакомства она была очарована внешностью и манерами молодого человека, а также — его живым умом и природным обаянием. Если бы так продолжалось и впредь, Энн смогла бы поздравить себя с тем, что она достойно выпуталась из коварных сетей Соблазна, не позволив своим чувствам одержать верх над разумом. Но вся беда в том, что очень скоро тот идеальный кумир, которого младшая пасторская дочь создала в своем воображении, наделив его внешностью и манерами мистера Уэйтмена, уступил место реальному, живому юноше, и этот юноша нравился ей все сильнее.

Не раз во время церковной службы доводилось ей слышать его проповеди, и эти неповторимые мгновения доставляли девушке истинное, ни с чем не сравнимое, наслаждение. Затаив дыхание, внимала она каждому слову, слетавшему с его уст, ловила каждый его взгляд, исполненный неизменного благоговейного воодушевления. Манера читать проповеди отличалась у юного викария удивительной легкостью и простотой. Казалось, будто сам Господь говорит со своими верными детьми через этого своего земного наместника. Интонация мистера Уэйтмена была проникнута подлинным благочестием, без тени высокопарности и наигранности, и это было поистине восхитительным.

Кроме того, Энн не замедлила обнаружить общность убеждений и сходность моральных принципов между нею самой и молодым викарием. Это обстоятельство необычайно радовало девушку. Она без труда могла угадать его мысли и предупредить его желания. С другой стороны, стоило ей о чем-нибудь подумать или чего-нибудь пожелать — и это тотчас же воплощалось в жизнь услужливым, прозорливым джентльменом.

Словом, Уильям Уэйтмен стал для младшей пасторской дочери средоточием всех лучших черт, хотя, конечно ему были присущи и недостатки, но лишь те, которые легко извинялись, а порой и оправдывались — настолько, что скорее принимались за достоинства.