Роковая тайна сестер Бронте

То новое, что всколыхнуло сознание Энн, конечно же, не могло не отразиться на ее поведении и образе жизни. Для начала отметим, что именно в тот период скромная пасторская дочь стала уделять заметно большее внимание своей наружности, нежели прежде. Правда, и в иную пору никто не мог упрекнуть ее в небрежности: она всегда выглядела аккуратно и одевалась со вкусом, хотя и довольно просто. Теперь же она с удовольствием облачалась в прелестное синее шелковое платье с белоснежным кружевным воротом и черным кушаком, подаренное ей сестрами по случаю ее двадцатилетия. В этом платье, фасон которого был подобран столь разумно, что его нельзя было назвать ни излишне крикливым, ни вычурным, ни чересчур роскошным даже для пасторской дочери, она выглядела поистине восхитительно. Оно значительно выигрывало в сравнении с ее прежними туалетами, удивительно гармонично сочетаясь с ее лучистыми зеленовато-карими глазами и мягкими каштановыми волосами, и в то же время выгодно подчеркивая ее безупречно сложенную стройную фигуру с изящной талией и маленькой грудью.

Кроме того, девушка старалась неустанно образовывать свой ум, дабы не ударить лицом в грязь перед достаточно смышленым и, судя по всему, продвинутым в области литературных познаний, молодым человеком. Она с похвальным усердием принялась штудировать всевозможные книги самого разного содержания — от научных и исторических трудов до беллетристики и поэзии. С увлечением перечитывала Анну Радклифф[17] и Вальтера Скотта, Ричардсона, Филдинга и Диккенса, печатавшего свои ранние произведения под псевдонимом Боза, а также входившие в то время в моду «дамские романы» Джейн Остен[18]; заучивала наизусть отдельные фразы, а то и целые поэмы представителей «озерной школы», Шелли[19], Байрона и особенно — столь любимого ею Джона Мильтона[20].

С наслаждением погрузилась она и в чарующий своей неповторимой первозданностью, поистине восхитительный мир древних шотландских баллад и кельтских сказаний, с благоговейнейшим трепетным восторгом извлекая из тьмы веков на зыбкую поверхность сознания славные легендарные образы величественной старины… Все это буйно разгорячило фантазию пасторской дочери, и она с пущим пылом творила собственные стихи, которые выходили теперь из-под ее пера с такой поразительной легкостью, которую можно было оценить не иначе, как благословение свыше — так она и приняла свой стремительный творческий порыв.

Разумеется, главным и единственным виновником столь бурного всплеска вдохновения был скромный и обаятельный молодой викарий Уильям Уэйтмен. Девушка охотно воздавала ему дань своей безмолвной благодарностью, которая еще сильнее укрепляла ее горячее чувство к нему.

Сам юноша, однако, будто бы не замечал всего этого, да оно и неудивительно: ведь Энн, будучи скромной благовоспитанной барышней, старалась по мере сил ничем не выдавать своей сердечной склонности. Мистер Уэйтмен был одинаково мил и приветлив со всеми молодыми особами, обитавшими в мрачном гавортском пасторате, не исключая и прелестной Эллен Нассей, весьма охотно коротавшей здесь каникулы в обществе своих любимых подруг. Молодой человек был столь же внимателен к Энн, как и ко всем прочим юным леди: дарил ей безмятежные небесные улыбки, соблюдал по отношению к ней все общепринятые формы вежливости, но отнюдь не оказывал ей ни малейшего видимого предпочтения ни перед одной хорошенькой indigena[21] ютившейся в этой суровой местности.

Конечно, это давало Энн существенный повод для тайных огорчений, однако девушка прекрасно понимала, что она не может претендовать на расположение юного джентльмена в большей мере, нежели кто-либо другой, и была вынуждена довольствоваться тем, что имела, боясь по неосторожности утратить и это последнее отрадное утешение.

…Как-то в погожий весенний денек, овеянный приятной утренней прохладой, Эмили и Энн затеяли небольшую прогулку с их новым щенком-бульдогом, которого добрые соседи не так давно подарили Эмили и который стал с тех пор ее главным любимцем.

Мирно беседуя, девушки вышли за калитку, как вдруг наблюдательная Эмили заметила в стороне силуэт фигуры мистера Уэйтмена, веселым и бодрым шагом направлявшегося к их дому. Энн, похоже, была всецело поглощена безмятежной возней со щенком, которого ее сестрица держала на мощном кожаном поводке.

Собака безбожно вертелась и скулила у ног своих юных хозяек; она была готова в любую минуту сорваться и убежать. И тут у Эмили мелькнула дерзкая мысль. Она быстро разомкнула свои пальцы, державшие поводок, и молодой бульдог понесся прочь с такой невообразимой скоростью, что сделала бы честь самому легендарному Пегасу.

Энн не на шутку растерялась и замерла на месте как вкопанная, а Эмили с пронзительными возгласами: «Кипер! Кипер! Ко мне!», опрометью бросилась вслед прелестной собачке, столь славно исполнившей свою миссию.

Энн уже собралась с духом и хотела было последовать на подмогу, как вдруг услышала позади себя знакомый голос:

— Превосходный денек, не правда ли, мисс Бронте?