Роковая тайна сестер Бронте

Энн снова смутилась и отвела взор. Однако последнее признание юного викария тронуло ее настолько глубоко, что ей захотелось ответить ему тем же искренним участием. Собравшись с силами, она промолвила:

— Я всегда буду рада выслушать вас и помочь вам, чем смогу.

— Я знал, что вы так скажете, о, прелестный светлый ангел! — воскликнул он и в страстном порыве схватил и сжал ее руки. — Ничто на свете не сравнится с вашей безграничной добротою, которая достойна стать гимном Божественной благодати!

От этих пылких помпезных речей скромной пасторской дочери стало не по себе.

— Нет, нет, ничего подобного! — воскликнула она и, решительно вырвав свои руки, осмелилась взглянуть ему прямо в лицо. — Вы, должно быть, шутите или смеетесь надо мной, мистер Уэйтмен! Еще минуту назад мне казалось, что вы были искренним, а сейчас вы откровенно льстите мне; я этого не переношу. И, хуже того, вы богохульствуете, приравнивая земное к небесному!

Уильям Уэйтмен глядел на нее, как зачарованный. Он был действительно восхищен несокрушимостью духа прелестной пасторской дочери. Это кроткое, невинное создание, легко приводимое в смущение самыми незначительными пустяками, остается верным своим убеждениям, отстаивая их с решительностью львицы.

— Простите, — произнес молодой викарий тоном, проникнутым подлинным смирением, — Я умоляю вас, простите меня, если мои слова показались вам обидными. Но, вероятно, вы неправильно их истолковали. Поверьте мне, в моих словах не было ни капли лести, которая столь же противна мне, как и вам, а потому я просто не посмел бы оскорбить ею ваше достоинство. О, нет! Эти слова шли от чистого сердца, и мне невыносимо больно думать, что они лишили меня самого драгоценного сокровища, о каком я только мог позволить себе возмечтать — вашего расположения. Скажите мне, могу ли я еще надеяться заслужить ваше прощение?

— Если вы и в самом деле сейчас говорили без лжи и притворства, — мягко зазвенел в тиши ее серебристый нежный голос, — то это не вам, а мне следует просить у вас прощения.

— Так вы прощаете меня?

— А вы — меня?

— Мне нечего вам прощать.

— Мне — тоже, — заключила она с небесной улыбкой и протянула руку в знак примирения. Он пылко сжал ее маленькую хрупкую кисть в своих ладонях.

— Завтра я буду думать, что это — всего лишь прелестный сон! — воскликнул он в страстном порыве. — Нет, нет, не уходите! — поспешно добавил он, еще сильнее сжав руку девушки, когда та попыталась ее отнять. — Не лишайте меня возможности продлить это сладкое мгновение!

Его дыхание стало частым и прерывистым, пламенный взгляд — еще более напряженным и настойчивым.

Это смутило Энн, но не испугало. Собрав все свое достоинство, она тихо, но решительно проговорила:

— Я рада, если и в самом деле сумела доставить вам хоть одно приятное мгновение. Однако прошу прощения, сэр Уильям, сейчас я должна вас оставить.

Он стоял перед нею в смиренном восхищении, все еще продолжая инстинктивно держать ее руку так цепко и сильно, словно в неумолимых тисках.

— Мне пора, — повторила она уже более мягко. — Сейчас вернутся Эмили Джейн и Кипер.

Это сообщение мгновенно отрезвило юного викария, и он немедленно разжал свои пальцы. Энн высвободила руку и собралась было проститься и уйти, но, робко подняв взор, она увидела, как огорчился Уильям Уэйтмен, как резко потускнело его лицо, с которого мгновенно исчезла вся живость и лучезарность. В глазах его появилось странное выражение, какого ей никогда прежде не доводилось наблюдать, и почему-то напугавшее ее гораздо сильнее, чем яростно полыхавшая в них еще минуту назад всепоглощающая пламенная страсть. То было выражение крайней безысходности, мучительной тоски и глубочайшей скорби, порожденной неведомой пасторской дочери, но, должно быть, ужасной причиной.

Энн была поистине поражена столь внезапной переменой, отчетливо запечатлевшейся во всем облике юного викария. К сердцу ее стремительно подкатила бурная волна невыразимого сострадания, нежности и… и того более горячего чувства, какое могло ею овладеть. Она быстро взглянула на пышный букет первоцветов, которые она все это время держала в свободной руке, выбрала и аккуратно отделила от него самый большой и чудесный цветок и обворожительно мягким и нежным движением бережно воткнула свое дорогое сокровище в петлицу форменного сюртука Уильяма Уэйтмена.

— Помнится, вы говорили, — тихо промолвила она, — что для вас эти цветы имеют особый смысл. Я вижу, что вас отчаянно гложет какая-то тайная печать. И, ежели эти цветы значат для вас то же, что и для меня, я буду бесконечно рада поделиться ими с вами.

— Но эти цветы — ваши! — воскликнул ошеломленный молодой викарий. — Я подарил их вам!

— Безусловно, сэр, — невозмутимо ответила пасторская дочь, — и, следовательно, я получила законное право распоряжаться ими по своему усмотрению. А потому я покорнейше прошу вас принять этот цветок и надеюсь, что он станет для вас целебным бальзамом, способным оживить ваше доброе, отзывчивое сердце.