Роковая тайна сестер Бронте

— О, если бы только это было возможно! — в полном отчаянии воскликнул Уильям Уэйтмен. — Но все равно я бесконечно благодарен вам, мой дивный светлый ангел! — он быстро поймал руку девушки и снова порывисто сжал ее.

Тем временем на дальнем конце тропинки, ведшей к пасторату, показались Эмили Джейн и Кипер, которые, судя по всему, успешно завершили свою славную прогулку и теперь бодрым, решительным шагом возвращались домой. Юный викарий поспешно отпустил руку своей случайной собеседницы, и они мирно расстались.

…Следующие дни показались Энн Бронте чарующим волшебным сном. Уильям Уэйтмен продолжал регулярно наведываться в гавортский пасторат, но теперь уже он стал оказывать открытое предпочтение лишь одной из его обитательниц, проводя в ее обществе все свободное время.

Энн, пребывавшая отныне в приподнятом состоянии духа, словно бы внезапно сбросила с себя тяжелые ненавистные цепи, искусственно скованные в чахлом пламени внешних условностей и предрассудков, всецело наслаждаясь тем новым восхитительным счастьем, какое подарила ей жизнь. Она уже не опасалась показаться юному викарию безвкусной и невежественной. Она стала принимать активное участие в бесхитростных домашних увеселениях, блистая в самых различных областях искусства. С увлечением играла на фортепиано и исполняла вокальные миниатюры под собственный аккомпанемент, как делала это и ее сестра Эмили, с готовностью демонстрировала молодому человеку свои рисунки и даже раза два осмелилась публично прочесть собственные стихи, доставив истинное удовольствие своим слушателям.

Хотя ее манера исполнения музыкальных произведений не отличалась техническим совершенством (в этом плане Энн и в самом деле уступала своей сестре Эмили), тем не менее ее игра и пение были отнюдь не лишены изящества и вкуса. В ее рисунках пристрастный взгляд маститого художника мог обнаружить недостаток мастерства и подготовки, однако оригинальность замысла многих ее картин и очевидное стремление к точности нюансировки штрихов в значительной мере искупали отсутствие школы. Что же касается достоинств поэтических опусов Энн Бронте, ее стихи в плане композиции и динамичности драматургии ничуть не уступали грандиозным по масштабу сагам ее брата Патрика Брэнуэлла, а по образному содержанию и смелости идей, пожалуй, даже их превосходили.

Как бы то ни было, прекрасный юноша с такой дивной легкостью вливший сияющий поток чистого, яркого света в «мрачное царство теней» — как нередко называла Шарлотта Бронте суровую уединенную обитель своего семейства — в согласии с его собственными словами, вовсе не был тонким знатоком и ценителем высокого искусства. А следовательно, не мог быть и строгим, взыскательным судьей, хотя его достаточно развитое эстетическое чувство и вкус ни в коей мере не заслуживали упреков и порицаний. Ему действительно нравились стихи и рисунки Энн, свидетельствующие о ее несомненных дарованиях, а также — ее утонченное душевное музицирование, повергавшее в восторженный трепет все его существо.

Энн украдкой замечала, какое чарующее наслаждение доставляла юному викарию тайная магическая сила ее искусства. Она могла угадать его безмолвное восхищение по тому одухотворенному безмятежному выражению, каковым время от времени озарялось его лицо: в его прекрасных синих глазах внезапно вспыхивал мягкий, влажный отблеск, вбирая в себя живительный поток дивного неземного света, на губах его то и дело играла загадочная лучезарная улыбка — зерцало всепоглощающего пленительного упоения. И это ангельское выражение становилось для девушки поистине неиссякаемым источником вдохновения, в свою очередь, возносившего молодого человека на вершины блаженства…

Неожиданное внимание юного викария не польстило честолюбию прелестной пасторской дочери, не сделало ее чванливой, но, подобно чудодейственному эликсиру, вдохнуло в нее жизнь. Она раскрылась как нежный розовый бутон и превратилась в роскошный цветок. Словом, для кроткой и смиренной Энн Бронте этот период был полон света, тепла, восторженного упоения вскипающей и обжигающей неги…

Но вскоре все переменилось. Сон исчез, греза растаяла, настало время страшного, гнетущего пробуждения. Пришла пора заглянуть в мерзкие пустые глазницы суровой беспощадной реальности, принять ее грубые, леденящие объятия…

Молодой викарий Уильям Уэйтмен перестал появляться в гавортском пасторате. Его визиты прекратились столь внезапно и столь неожиданно для всех обитателей этого мрачного жилища, что никто не мог понять и объяснить причину его странного поведения.

Жизнь в пасторском доме мгновенно потускнела, сделалась скучной и тоскливой.

Шарлотта и Эмили старались не поддаваться унынию и даже находили своеобразную отраду в появившейся возможности больше, чем прежде, употреблять свой духовный потенциал в возвышенных, благородных целях. Они смогли беспрепятственно окунуться в мир своего творчества — этот поистине восхитительный мир сладких грез, погрузиться в упоительную негу страстных мечтаний.