Роковая тайна сестер Бронте

Нетрудно себе представить, каково было удивление Шарлотты, неожиданно получившей письмо от человека, которого она не видела вот уже несколько лет и чей внешний облик практически совершенно стерся из ее памяти. Теперь же, пристально вглядываясь в безупречно ровные строчки таинственного послания с тем неподдельным интересом, какой неизменно сопровождает все новые необычные события, потрясенная пасторская дочь как-то сразу отчетливо вспомнила милого симпатичного юношу, столь странно походившего на свою прелестную кроткую сестру. Так вот почему этот четкий, красивый почерк уже с самого начала столь живо и неотступно привлек ее внимание, внезапно воскресив в ее памяти образ любимой подруги!

Шарлотта не стала долго размышлять над возможной разгадкой этой мистической тайны, а предпочла занять себя более приятным делом, каковым она, безусловно, полагала подробное ознакомление с содержанием послания юного Нассея.

Вот тут-то «прелестную юную леди» ожидал совершенно невероятный сюрприз, сразу же оттеснивший на второй план все прочие неожиданности этого странного мартовского утра. Генри просил «достоуважаемую мисс Бронте» стать его женой, ибо он убежден, что ее многочисленные таланты и дарования, столь живо поразившие его при личном знакомстве с нею, несомненно, окажут огромную честь любому достойному дому, каковым он намерен сделать их будущее «семейное гнездышко». А ее глубокие интеллектуальные познания и, как он полагает, неоспоримые педагогические способности определяют ее истинное призвание — быть супругой священнослужителя (а точнее — помощника священника в лице ее покорного слуги Генри Нассея) и как нельзя кстати подходят к тому славному поприщу, какое, по всей вероятности, уготовано ей самим Господом — обучать детей прихожан в церковной школе. И если на его великое счастье любезная мисс Бронте соблаговолит дать свое бесценное согласие, он будет иметь высокую честь лично прибыть в Гаворт и нижайшим образом добиваться высочайшего соизволения от ее достопочтенного батюшки на этот благословенный союз.

Прочитав сие помпезное послание, Шарлотта не могла сдержать невольной снисходительно-ироничной улыбки, адресованной, очевидно, невообразимой наивной пылкости юного Нассея. Пылкости, совсем не соответствующей его новому сану и, более того, по ее собственным, несколько поблекшим, но, вероятно, правдивым воспоминаниям — вообще не слишком-то ему свойственной.

Впрочем, в данный момент все это казалось ей не столь важным. Куда больше ее тревожило другое: что ей теперь делать. Вновь и вновь взволнованная пасторская дочь задавала себе этот мучительный вопрос и всякий раз ощущала себя бессильной дать однозначный решительный ответ.

Собственно, картина была ясна. В самом деле: кому, как не ей, скромной пасторской дочери, иметь наиболее правдивое представление о том, сколь тяжкой и печальной может стать доля женщины, связанной святыми узами брака с одним из избранных мужей, призванных во служение самому Господу Богу. Такая женщина во всех отношениях должна служить образцовым примером для прихожан своего супруга.

Это казалось Шарлотте ясным, как Божий день, и она пока еще не могла найти в себе достаточной силы и мужества, чтобы решиться на подобный подвиг. Она вспомнила свою покойную мать, со всей возможной стоической готовностью переносившую обрушивавшиеся на плечи многочисленные тяготы и невзгоды ее недолгой, но бурной супружеской жизни с достопочтенным Патриком Бронте. Стоило юной барышне лишь представить те невероятные трудности, какие изо дня в день приходилось преодолевать ее несчастным родителям — взять хотя бы их постоянные переезды с места на место и связанные с этим неблагодарные хлопоты, — и ей тут же невольно становилось не по себе. Нет, она нипочем не смирится со столь тяжкой, суровой долей, какая выпала в свое время ее бедной матери!.. Быть может, много позже она и согласилась бы покорно взвалить на свои хрупкие плечи этот нелегкий крест — как знать! Однако теперь, при подобных обстоятельствах, девушке претила сама мысль о возможности столь безотрадной перспективы.

И именно сейчас — больше, чем когда бы то ни было еще: ведь она вовсе не любила юного и прекрасного Генри Нассея. Или, вернее, любила, но лишь как доброго друга, а не как Мужчину Своей Мечты. Она была совершенно убеждена, что и сам Генри отнюдь не питает к ней горячих чувств. Разве это его письмо — не лучшее тому доказательство? Шарлотта снова перечла сие странное послание и окончательно удостоверилась в непререкаемой правдивости своего последнего умозаключения, ибо весь внешний лоск и нарочитая помпезность, запечатленная в красноречивых, безупречно построенных фразах, — не выражали ни малейшего душевного волнения, исходящего от автора письма. За восторженным тоном скрывалась официальная холодность, неистово леденящая и обездоливающая бедное сердце Шарлотты Бронте; за ровными, аккуратными строками таилась непостижимая, устрашающая пустота.