Роковой подарок

– Она в Карелии растёт, почти в тундре! И она-то совсем корявая, груша рядом с ней – кедр ливанский! У меня приятель есть, врач, в Москве работает. Рассказывал, как пришёл в лавку какую-то, а там стол красоты невиданной! Весь из себя жёлтый, солнечный, крышка наборная. Ну и стоит шестьдесят тыщ. Вот он стоит и думает, шестьдесят тыщ за стол – сдохнуть можно, но уж больно хорош стол-то!..

– Купил? – спросила заинтересованная Лёля, и Никита махнул рукой:

– Да куда там! Шестьдесят тыщ евро столик, не рублей! А сам как раз из карельской берёзы!

Почему-то и Лёле история показалось очень смешной и занятной, и они ещё поговорили про разные деревья, а потом Никита взял её за руку и поцеловал.

Вот просто взял и поцеловал.

По-настоящему, не как-нибудь, дружеским поцелуем.

Лёля обмерла.

Ей стало нехорошо, словно она на секунду оказалась в невесомости и вакууме – нечем дышать, не за что уцепиться, и очень кружится голова.

Она сделала шаг и уцепилась… за него, за Никиту. За оливкового цвета футболку, на которой было написано «Север в каждом из нас» и нарисованы снежные горы.

Он внимательно посмотрел ей в лицо, перехватил за шею и ещё раз поцеловал.

Лёля не хотела отвечать. Она вообще понятия не имела, что он такое делает! Она давно забыла!.. Или не знала!..

Она не хотела отвечать, но почему-то прижалась к нему и обняла. Вместо того, чтобы оттолкнуть.

Ей понравилось, как от него пахнет – кожей, травой, стираной футболкой и немного по2том. Ей понравились его волосы, которые она неожиданно для себя погладила, – жёсткие и длинные. Ей понравилось его дыхание – чистое и горячее.

…Да, но что происходит? Что он делает?! Что она делает?!

Легко, словно Лёля была сделана из травы и листвы, он подхватил её, приподнял так, что она оказалась выше, и стал целовать её в подбородок и шею. Она положила руки ему на плечи, откинула голову и увидела над собой небо – огромное и сияющее.

– Ты такая красивая, – сказал он наконец, и в голосе у него была словно бы гордость. – Никогда не видел таких красивых женщин.

Я, пронеслось у Лёли в голове, я красивая?! Что ты говоришь, как ты можешь так говорить!? Я – урод, худая, жёлтая, у меня кругом морщины! Я и в двадцать лет была совсем обыкновенной, а уж сейчас!

Тут вдруг ей пришла в голову страшная мысль. Настолько страшная, что она немедленно попыталась освободиться.

…На ней старый, позорный лифчик. С одного боку заштопанный. Заношенный до неприличной желтизны. Про трусы лучше вообще не вспоминать. У неё были с собой очаровательные, голубые, кружевные, даже с крохотным кокетливым бантиком на попе, но их сожрал Манин пёс Волька, и остались вот эти самые, что сейчас на ней, – трикотажные и тяжеловесные.

…Что делать?! Как быть?! Как спастись?!

Никита, которому, разумеется, в голову не могла прийти мысль о том, что Лёля до обморока стесняется своих страшных трусов, прижал её покрепче и вырваться не дал.

– Я бы за тобой ухаживал, ты не думай, – выговорил он ей на ухо, – но ведь ты уедешь, времени нет. Но я всё-таки поухаживаю… потом… ладно? Согласна?

От его бормотания Лёля позабыла обо всём остальном, ужасном настолько, что нужно было бежать от него прочь, и снова принялась изучать, и трогать, и удивляться.

…В самом деле, она забыла, что ли? Или не знала?

С мужем всё было… просто, понятно и без фокусов, как в инструкции по выполнению гимнастических упражнений.

…Раз-два! Р-раз-два! Раз-два-три! А теперь то же самое, но с поворотом головы!..

Очень быстро и гимнастические упражнения надоели – ну, что такое, всякий раз одно и то же, – потом родилась Марфа, и ничего не стало вообще. Лёля моталась по больницам, месяцами лежала в отделении для новорождённых, не спала ночей, давала по часам лекарства. Чем в это время занимался муж и отец, она вообще не помнила. Или не знала!

Сейчас Никита занимался с Лёлей чем-то совсем другим.

Вот когда стало трудно дышать, когда она поняла, что больше ни секунды не протянет, если не получит этого человека – именно этого, и никакого другого! – в своё полное и безграничное владение, хотя бы на пять минут, хоть бы на пять секунд, она и поняла, что дело плохо.

…Караул!..

Они лежали совершенно голые – как это получилось, господи?!! – на толстом одеяле, которое Никита кинул на сено. Они лежали совершенно голые, как Адам и Ева на какой-то там день сотворения, и Лёля в первый раз в жизни поняла, что значит сплетаться с другим человеком в единое и неразделимое целое.

…До этого не понимала.

Она не могла разобрать, где его рука или нога, а где её, и не хотела разбираться.

В распахнутую дверь сарая лилось солнце, и птицы перекликались, и Лёля подумала на секунду – а вдруг это и впрямь… рай?

Она оказалась в раю и не заметила перехода.

Лифчик был давно забыт, вернее мыслей о нем не стало. Лёля каталась с Никитой по одеялу, кусалась, брыкалась, прижималась, раскидывала руки, хватала его, не отпускала, а потом вдруг отпускала!..

Во всём этом была такая радость жизни, такой чистый восторг, такой недоступный раньше хмельной угар!..