Роковой подарок

Но каждый новый день он приходил в себя на куче старых матрасов в заброшенной церкви – эта, которую все называли Маней, угадала почти всё! – и понимал, что кошмар и есть его нынешняя жизнь.

…И Машка! Машка, которую он бросил одну!..

В голове у него всё время что-то двигалось, как будто вращались ржавые шестерёнки. Иногда они задевали друг за друга, и тогда начинало скрежетать, закладывало уши и словно пыль сыпалась в глаза.

Он даже не помнил как следует, как попал в дом, где хозяйничали две красивые и такие разные женщины – одна шумная и нетерпеливая, вторая сдержанная и вся светлая.

Потом откуда-то взялся бородатый мужик.

– Здоров, – он с ходу сунул Павлу загорелую сухую руку и потряс его собственную, вялую и влажную. – Это чего у нас такое? Пополнение в рядах?

– Никит, посмотри баню, – попросила Маня. – Если она хоть немного согрелась, проводи его помыться. Видишь, он не в себе.

– Где вы его взяли-то? На помойке нашли?

– В КПЗ! – бодро откликнулась Маня. – Ты штаны привёз?

Бородатый привёл Павла в баню, окинул его критическим взглядом и стал деловито раздеваться.

– Скидай портки, – велел он неподвижно стоящему Павлу. – Мыться будем!..

Тут вдруг Павел понял, как сильно замёрз, до костей! Нет, кости тоже замёрзли и превратились в ледяные колья, и они давили и жали его изнутри. Он шагнул в горячее нутро парной и встал над камнями, свесив руки и не в силах заставить себя сесть.

– Знаешь, как это называется? – спросил ввалившийся следом Никита. – Вот такое стояние? Полярная стойка! Это когда день идёшь в мороз, а вечером костёр разводишь! И всегда какой-нибудь чувак стоит над огнём и отойти не может. И сесть не может. Ничего не может!

И Никита легонько толкнул парня на поло2к.

Павел неловко сел и запрокинул голову.

– У нас тут вроде лето, – продолжал Никита, поглядывая на него, – и никакой пурги, а ты что-то… того… дошёл.

Павел сидел, чувствуя только тепло и покой.

Покой и тепло.

Как хорошо.

– У меня в Хибинах случай был. Я тогда в Кировске жил, который не питерский Кировск, а настоящий!.. Хороший город, между прочим!.. Горы кругом, из какого окна ни посмотри. Трассы горнолыжные проложены, всё как полагается. И сам чистенький такой, ухоженный, вроде Беловодска, но по-своему, по-арктически! Там у меня дядька знакомый был, он на плато Расвумчорр механиком служил, трактора водил. И у них какой-то чудик потерялся. То ли у него любовь несчастливая приключилась, то ли он просто с приветом был, только ушёл в горы один, прикинь!..

Павел сидел неподвижно.

– Дядька-механик всех собрал, кто более или менее соображает и в горах ходить может. Ну, спасателей, шоферо2 в. И я с ними пошёл. Короче, искали мы его целый день, а когда в лагерь приволокли, он в такой полярной стойке два часа простоял, пошевелиться не мог. Ты сам-то в Хибинах был?…

Павел покачал головой.

– Ну, считай, не жил ещё! – Никита поднялся, зачерпнул воду из ушата. – Съезди в Кировск, не пожалеешь! Ну? Готов?

И не дожидаясь ответа, плеснул на раскалённые камни воду.

У Павла всё перемешалось в голове – Хибины, дядька-механик, заброшенная церковь, Машкин отец, прекрасный город Кировск, полярная стойка. Поднялся плотный душистый пар, закутал его с головы до ног, и стало так прекрасно, ещё лучше, чем было, когда он просто сидел в тепле.

– Дыши, дыши, – приговаривал из пара Никита. – Чего там! Обойдётся.

И вдруг Павел ему поверил. Вот в эту самую секунду.

…Может, и впрямь обойдётся?! Они же взрослые, все эти люди, у них как-то обошлось! Хотя вряд ли кто-то из них попадал в такие переделки.

…Или всё же попадали?

Или они попадали в ещё худшие?… Совсем страшные?…

Додумать Никита ему не дал. Он вытолкал парня наружу и столкнул в речку.

Павел потерял дыхание, вынырнул, зафыркал, завертел головой, глаза открылись, и оказалось, что в них нет больше песка, а в мозгу не крутятся шестерёнки!

– Вылезай, и опять греться! Сейчас вениками попарю, и хватит с тебя, а то совсем сомлеешь!..

К дому Никита его привёл, одной рукой придерживая за плечо, а другой за шиворот.

– Получайте, бабоньки! Возвращаю в лучшем виде!..

Лёля скатилась с крыльца, Никита ей подмигнул.

– А сам?

– Сам ещё разок зайду. – Он поддёрнул на поясе полотенце, которым был обмотан. – Пойдём со мной! Я тебя веничком дубовым отхожу по мягкому месту!

– Ты что? – Лёля вся вспыхнула. – Тише! Тут Маня!..

– Да Маня твоя в жизни больше нашего понимает!

И широким шагом ушёл обратно.

– Жив? – спросила Маня, оглянувшись от плиты на Павла. – Давай вот сюда устраивайся, я тебе уже налила.

И перед его носом словно сама по себе возникла громадная чашка золотистого бульона с торчащей куриной ногой.

Павел длинно сглотнул.

Маня отрезала ему ломоть хлеба и вышла на террасу – чтобы не смотреть.

– Ну как он? – спросила Лёля.

– Сейчас поест и заснёт, – доложила Маня. – Лишь бы на пол не свалился.

– Ты так и не поняла, где он прятался?

Маня покачала головой.

– В камышах каких-нибудь, как пить дать. Ты видела его штаны?

– И видеть не хочу.

– Ну, вот именно.

Весь остаток дня Павел проспал на диване имени Орхана Памука или Харуки Мураками.