Роковой портрет

Я не садилась с ним за стол, не спускалась к обеду и ужину, а по утрам велела приносить мне поднос в постель, оправдываясь недомоганием (что было почти правдой; после мяты меня измучили схватки в животе и раньше времени пошла кровь, которая при других обстоятельствах могла бы питать моего следующего ребенка). Нетвердой походкой с сонным, семенившим рядом Томми я каждое утро ходила в церковь молиться Богу, стараясь не заходить в комнаты, где раздавались шаги. Я боялась столкнуться с Джоном.

Позже, усадив Томми с кормилицей и игрушками на кухне или в саду, я снова выходила из дома с корзиной, встречалась с бледной, странным образом успокаивавшей меня Кейт, и мы обходили лачуги ее братьев по Библии. Это могло удивить кого угодно. Кроме Кейт. Она единственная знала о том, чем я занимаюсь. Но я не могла отказаться от обходов. У меня все еще кружилась голова от известного мне теперь ужаса. Может, потом найдется другой способ. Может, я сойдусь с кем-то из родных, хотя Маргарита не выезжала из Эшера, а больше никто не приходил на ум. Помощь придет, говорила я себе. Господь все устроит. А пока латинские молитвы и забота о врагах церкви помогали мне выжить.

Посещая библеистов, я знала все ходившие по Лондону слухи. Маленький Джордж, тот самый старичок в одеяле, который во время моего первого посещения подвала говорил, что Писание для него слаще меда, и которому я всякий раз оставляла блюдечко с медом, представлял собой кладезь информации. Он жил на чердаке над комнатами своей замужней дочери на Чипсайд и основное время проводил около собора Святого Павла, собирая уличные сплетни, или ходил в Гринвич слушать яростные богословские диспуты, в которые превращались проповеди в Королевской капелле. Вряд ли Джордж знал, кто я, но уже давно перестал меня бояться. После молитвы он больше всего на свете любил поболтать. Мы регулярно заходили к нему менять компрессы на ноге, и я с интересом подметила, что теперь он, кажется, вообще ничего больше не боялся. В его больных глазах играли озорство и надежда, совершенно неожиданные у библеиста.

Именно от Джорджа я узнала, что отец проиграл своему сопернику Томасу Кромвелю, который в отличие от Томаса Мора хотел устроить свадьбу короля и Анны Болейн любой ценой, пусть даже разрыва с Римом.

В одно прекрасное майское утро, жадно набросившись на принесенные нами хлеб и мед, Джордж шепотом поведал нам следующую историю. Некий еретик, человек Кромвеля, которого допрашивал отец, бежал за границу, где публично назвал Мора заплечных дел мастером. Отец понял, что не сможет больше работать с Кромвелем. Соперничество между ними было уже не скрыть. Он подал прошение об отставке, но король его не отпустил. Слишком знаменитый Томас Мор являлся очень опасным в качестве открытого противника политики, проводимой королем. Тем не менее Кромвель пытается сбросить его. Он, правда, слишком умен, чтобы нападать прямо на отца, и надоумил короля отменить церковные суды, где хозяйничали друзья Мора, епископы, поддерживавшие королеву Екатерину. Тогда в руках Генриха сосредоточилась бы вся законная власть в стране и он смог бы добиться развода. Но для отца важнее стало бы другое следствие предполагаемой реформы. В случае отмены церковных судов погаснут костры. Епископы не смогут арестовывать за ересь, и влияние канцлера и преследователя ереси Томаса Мора значительно уменьшится.

— Кромвель побьет кровавого Мора в открытой борьбе, — вставил Джордж, доев мед и радостно облизав пальцы. — Мы спасены.

Надежда превратила монахов в хищных воронов, с их противниками то же самое сделал страх. В очередное воскресенье первый проповедник в присутствии Генриха открыто высказался в пользу повторного королевского брака. Это привело следующего проповедника, Генри Элстоу, в страшную ярость, и он потерял самообладание. Джордж, его дочь и все остальные вломились в капеллу и вытянули шеи, наблюдая за реакцией короля.

— «Вы хотите сделать наследниками короны бастардов, рожденных во грехе, — кричал Элстоу. — И тем самым предаете короля на вечную погибель!» Воцарилась гробовая тишина, — жмурясь от удовольствия, вспоминал Джордж. — Король не изменился в лице, не пошевелился. Но сидевший рядом с ним граф Эссекс встал и прогремел в ответ: «Бесстыдный монашек! Придержи язык, или я велю зашить тебя в мешок и сбросить в Темзу!» Элстоу и глазом не повел. «Приберегите ваши угрозы для придворных, — сказал он. — Нас они не запугают. Мы-то знаем, что достигнем небес по воде так же легко, как и по земле». Он держался крайне вызывающе.

— Дай-то Бог, — проговорила Кейт, снимая вчерашнюю повязку и бросая ее в корзину. — Они забеспокоились, правда?

Как-то в мае Дейви разбудил нас криком павлина.

— Даже король их ненавидит! Даже король считает их сторонниками Рима, а не Англии! — вопил он, и собравшиеся вокруг него торговцы хрипло кричали что-то в ответ.

Я бросилась к окну. Одновременно из соседнего окна высунулась взъерошенная голова сонного Джона. Не иначе как он собирался возмутиться поднятым внизу шумом. Затем до него дошел смысл слов Дейви.