Роковой портрет

— Нет. — Джон Клемент помнил, как произнес это слово, подняв на красивое раскрасневшееся лицо прозрачные, сознательно лишенные всякого выражения глаза. Холодно, как будто больше говорить было не о чем. Морщась от брезгливости при мысли о возможном разговоре. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Крупный человек не сразу понял ответ, а затем кивнул и вышел. Какое облегчение.

Он не знал, благословение это или проклятие — быть младшим сыном, зато намного дольше оставался чистым от самых гнусных излишеств взрослых. Он никогда не позволял озлобленности завладеть своими чувствами к Эдуарду, который в этих испытаниях всегда был рядом, но и не позволял ему взрослеть за них обоих, особенно после того как родные из поколения отца полностью деградировали. Он не позволял ему кричать, стучать кулаками, подобно самоубийце размахивать оружием. А ведь проще всего было покориться и принять ядовитое наследие и безумие, которое они наблюдали все эти годы. Он молчал и мечтал о путешествии на континент, однако затаил пожизненную невысказанную обиду, заполнившую пропасть, которую оказалось невозможно преодолеть, даже когда много лет спустя он признал правоту Эдуарда и то, что ради спокойной жизни стоило кое-чем пожертвовать.

Горькая ирония заключалась в том, что Эдуард хотел похоронить прошлое и начать новую, тихую жизнь. Повзрослев, мальчик научился избегать конфликтов. Но тогда он не признавал компромиссов и, вспоминая это, испытывал отвращение к себе. Именно он настойчиво требовал справедливости и возмездия, считал Эдуарда трусом, потому что тот уступал, и — непростительно — обвинял его в этом. В их ссорах был виноват только он.

Теперь Эдуард умер, и ненависть кончилась. А он, будучи наследником своей семьи, умеет лишь расставлять людям ловушки, он в этом вырос. И не с кем вспомнить детские годы. Теперь только он помнил комнату в Ламбетском дворце, помнил, как архиепископ Мортон ушел спать, помнил, с какой болью в глазах Эдуард отвернулся, тоже намереваясь заснуть. Помнил свои последние слова, произнесенные высокомерным тоном, усвоенным им в малолетстве. Между кроватями повисло: «Трус». Когда он проснулся утром, Эдуарда уже не было. И в черном прошлом он остался один.

Она смотрела на него расширенными глазами — молодая девушка с черными волосами под белым чепцом, освещенная свечой. Она была так напугана, что он затрепетал от жалости. Хватит, в самом деле, нужно взять себя в руки и сосредоточиться на настоящем. Нужно вспомнить, что он взрослый мужчина и в долгой жизни, после того как во всех продуваемых ветрами замках Англии он трал с братом в бабки, она была частью его мечты.

— Мег. — Он с трудом подбирал слова, сперва удивившись, как легко его губы произносят ее имя, затем найдя в нем опору. Он медленно возвращался в настоящее, в котором любил эту женщину. — Это умер мой брат.

Он видел, как она затаила дыхание, как сдвинулись ее брови, когда она задумалась над смыслом сказанных им слов. Затем Мег глубоко вздохнула. Он почувствовал — она все поняла правильно. Ее страх исчез. Она снова начинала верить ему.

Мег стремительно шагнула вперед и склонилась над ним. Ее лицо преобразилось, осветившись почти материнской нежностью. Она обняла его и прижала к себе, как ребенка. Чувствуя себя так хорошо в ее объятиях, он попытался не думать о том, что должно последовать всего через несколько минут. В глубине сознания мелькали воспоминания о ее податливом теле и страстных темно-голубых глазах. Но он не мог задерживаться на них теперь, когда все его надежды уступали место былому отчаянию. Подступившая сзади тьма почти мгновенно отрезала нахлынувшую было радость. Он знал, что вызывает этот страх, хотя и не мог контролировать мутную, повергавшую его в трепет печаль. Теперь ему нужно сказать ей все. Так велел сэр Томас. Но если он скажет, она будет знать. А если она будет знать, то может уйти. От этого ему становилось трудно дышать.

— Мне так жаль, — бормотала она, гладя его руку. — Так жаль. Твой брат. — Ему хотелось заглянуть в ее лицо, но оно было наверху, а он не осмеливался поднять голову. В ее голосе он слышал облегчение, которое она пыталась скрыть. Она проникла в его тайну и надеется на счастье. Он не хотел лишать ее этой уверенности. — Тот самый брат, о котором ты рассказывал? Тот, с которым ты не мог помириться? — мягко прибавила она, и ее рука замерла. — Ты сделал все, что мог… Не кори себя… Я знаю, это не твоя вина. — Затем, будто что-то вспомнив, она встряхнулась и слегка отпрянула. — Но разве об этом просил тебя рассказать мне отец? — Он не мог говорить. Она приняла его молчание за подтверждение своей догадки. — Ты же не сделал ничего плохого. — Он слышал по ее тону, что она оскорбилась за него. — Почему он так рассердился?

Он отодвинулся от нее, одернул плащ, взял себя в руки, встал, обнял ее за плечи и очень ласково притянул к себе. Теперь они оба полусидели на краю стола.

— Я не знаю, как сказать тебе, — прошептал он.

Она смотрела на него с непереносимым доверием.