Роковой сон Спящей красавицы

– Аркаш, постой, лучше я, тебе не надо… – по-отечески заботливо произнес он и, придвинув к себе документы, принялся их изучать, время от времени скороговоркой что-то зачитывая вслух, – «…специфических запахов не имеется… в желудке остатки частично переваренной пищи…».

Ульянов был готов согласиться с Верником (некоторые фото Дроботу, возможно, видеть и не стоило), но, вообще говоря, эта бесцеремонная, чересчур свойская манера поведения родственника его раздражала. Содержимое папки Николаю Николаевичу было, разумеется, хорошо известно, и он мог бы ответить на любой вопрос. Но дядя Веня всем своим видом давал ему понять, что дело это сугубо семейное, родственное и не терпит вмешательства чужаков. Он и сидел к Ульянову как-то боком, не оборачиваясь.

– «…Также был произведен судебно-химический анализ представленных материалов: крови, желудка, кишечника и ликвора. При исследовании обнаружено действующее вещество хлордиазепоксида…».

– Это что? – вскинулся Дробот.

Верник не знал, что ответить, и, качая брылами, застыл в сосредоточенности.

– Это реланиум, – пояснил Ульянов.

– Откуда он взялся? – недовольно спросил Аркадий. – Коль, чего молчишь-то?

– Сейчас выясним… – вместо него отозвался Верник.

– Да погоди ты, дядя Веня, не бери разгон! – перебил родственника Дробот и посмотрел на Ульянова.

– Откуда взялся, вопрос резонный, – заговорил наконец он. – Действительно, упаковки реланиума в личных вещах Ливневой найдено не было. Однако следствию стало известно, что Варвара в последнее время жаловалась на бессонницу. Это показал свидетель, некий Байков Сергей Валентинович.

– Какая бессонница?!! Впервые об этом слышу! – буркнул Аркадий.

Ульянов не ответил, промолчал – он умел многозначительно молчать о том, чего говорить не стоило. Правда заключалась в том, что в отличие от Дробота Сергей Байков работал с Варварой бок о бок уже третий год, каждый день видел ее на репетициях, на спектаклях и мог знать о ней то, чего не знал Аркадий.

В разговор снова вмешался Верник:

– В поезде многие страдают бессонницей. Можно предположить, я повторяю, только предположить, что Варвара приняла реланиум впервые, допустим, перед поездкой, чтобы хорошо выспаться в дороге. Человек просто не знал, сколько таблеток следует принимать. А упаковка осталась дома…

– Дядя Веня! – И под взглядом всемогущего родственника тот умолк.

– Для начала я бы предложил отделить официальную версию случившегося от неофициальной. Формулировка «трагическая случайность, передозировка», прозвучавшая в отчете, – обстоятельно продолжал Николай Николаевич, – нас, в общем и целом, устраивает. Не так ли?

Дробот кивнул.

– Тогда пусть это останется для прессы и прокуратуры. А мы займемся своим расследованием. Итак, по порядку, из того, что известно. Ровно в 23.00 Ливнева села в поезд Москва – Петербург и заняла место в вагоне СВ. Единственный человек, который контактировал с ней в поезде, был проводник Ковшов. Под протокол он показал, что примерно в 23.30 заходил к пассажирке в купе и предлагал ей чай, кофе, но та отказалась. Ливнева была с ним любезна, никаких признаков беспокойства не проявляла, готовилась ко сну. Ночью подозрительных звуков из купе не доносилось. Казалось бы, абсолютно штатная ситуация. Однако на следующее утро около 7 часов Ливнева была обнаружена мертвой. Судебно-химический анализ выявил большую дозу хлордиазепоксида в крови и в кишечнике Ливневой. Это факт. Вопрос: каким образом он туда попал? И когда? По дороге на вокзал? Или все-таки в поезде? Ведь обычно таблетки запивают водой…

Дробот нетерпеливо его перебил:

– Я уже объяснял, что при мне в машине Варвара ни-че-го не пила.

Ульянов согласно кивнул. Вчера, находясь в питерской прокуратуре, он сам настоял на беседе следователя с Дроботом, так сказать, предвосхищая события, и сам же их соединил по телефону.

– И все же, Аркадий, я вынужден повторить. Вспомни, может быть, у нее в сумке была бутылка воды?

– Я уже говорил. Я не помню! – устало отозвался шеф и добавил: – Мой водитель, кстати, тоже никакой бутылки не видел, а он посадил ее в купе.

– Что ж, исходя из этого, мы можем заключить, что снотворное Ливнева приняла в поезде. Тогда сразу возникает следующий вопрос: она сделала это сознательно или неосознанно? Возможно, и то и другое. И тут, кстати, подозрительным обстоятельством является то, что перед сном она не переоделась, а была как пришла, в пиджаке и брюках. Хотя обычно пассажиры переодеваются в какую-то более удобную одежду, которая как раз имелась у нее в чемодане.

– А ты не думаешь, что самое слабое звено в этой цепочке – проводник? – вдруг перебил Ульянова Аркадий с едва заметной усмешкой.

– Ковшова допрашивали дважды, второй раз это было при мне. Не знаю, Аркадий Борисович, не похоже, чтобы он что-то замалчивал.