– Пора!.. – шепотом повторил он. – Сейчас или никогда.
На цыпочках, как вор в ночи, вышел на кухню, загремел кастрюлями на плите. Из чугуна со вчерашним борщом достал сахарную кость с остатками на ней вареной говядины. Еще с минуту постоял в темной кухне, вспоминая «рецепт старца Амвросия», и взял большую эмалированную кружку. Для свежей песьей крови.
Спрятав кинжал за спину, он решительно вышел к собаке.
– Рекс! Рексушка!.. – ласково подманил он к себе пса, вытягивая левой рукой сладкую косточку к оскаленной морде.
Рекс перестал выть. Он о развернулся к хозяину дома, глядя не на подачку, а человеку в глаза. Так обычно дикие псы готовятся к смертельной атаке. Без страха. Без оглядки на любые соблазны, подчиняясь только зову своих диких предков – убивать.
– Ах, Рексушка, какая косточка сахарная!.. – Карагодин на ватных ногах, не делая резких движений, подбирался к своей жертве. Дистанция страшной дуэли сокращалась. И настал момент, когда оба охотника готовы были наброситься друг на друга.
Пес всегда нападал первым. В этом было его неоспоримое преимущество перед любым противником. Но манящий, нестерпимо соблазнительный для любой собаки запах говядины сделал свое дело. Рекс только на секунду повернул к кости клыкастую пасть… Но этого было достаточно. Григорий прыгнул на жертву, выставив вперед штык, полетел на нее серой хищной птицей. Но в самый решающий, последний момент, поскользнулся на ледяном насте…
Он промахнулся, упав рядом с собакой.
Пес не прощал врагам и меньшей ошибки. Дикая жизнь вечного скитальца, изгнанного своими бывшими хозяевами, людьми, приучила его к необходимому злу: или ты – или тебя. Промах Григория Петровича должен был стоить тому жизни.
Рекс молча сомкнул стальные челюсти, ухватив врага за нос и щеки. Первая кровь только раззадорила пса. Он упрямо мотнул головой: раз, другой, третий… Лицо врага вмиг превратилось в кровавы лохмы заживо содранной кожи. Судьба противника была предрешена. Но кто мог остановить эту машину убийства? Он теперь грыз воющего от боли и ужаса Григория Петровича, как голодные собаки грызут сахарные кости, перекатывал свою жертву по плотному мартовскому снегу, будто играл с поверженным человеком, как всесильная кошка играет с маленькой мышью, по глупости попавшей ей в когти.
Он знал, что шея врага от него теперь не уйдет. И пес растягивал наслаждение, упиваясь теплой человеческой кровью и ужасом жертвы.
Перед последним броском собаки Григорий Петрович нашел точку опоры – уперся валенком в добротную собачью будку, которую инвалиды-плотники срубили из первосортной сосновой доски. Каким-то чудом он все-таки извернулся, на секунду откатился от пса с окровавленной мордой, собрал все оставшиеся силы и вслепую всадил псу лезвие из хваленой крупповской стали. Понял, что попал туда, куда надо. Пес, взвизгнул, дернулся и, вытянувшись всем своим большим телом, – затих.
Григорий с трудом встал на четвереньки, пытаясь разглядеть сквозь красную пелену рану на шее собаки. Потом, пошатываясь, как очень пьяный человек, поднял валявшуюся возле собачьей будки кружку, подошел к теплому трупу пса и, вытащив штык, перерезал псу горло. Все так же шатаясь, долго цедил теплую кровь врага. Не думая ни о чем, выпил содержимое кружки, запрокинув окровавленную, изуродованную диким псом голову.
Выбежавшие на шум Ольга и сын Степан с ужасом смотрели на окровавленное поле битвы. Но поразил их даже не истерзанный вид Григория Петровича, не труп пса с перерезанной шеей. Закрыв рот ладонью, Ольга, не мигая, смотрела во все глаза, как муж пил из кружки собачью кровь.
– Папа! – первым бросился к отцу Степка.
– Гриша! – только сейчас истошно закричала Ольга. – Гришенька!.. Тебя в больницу срочно везти надо! Что же это, Господи!… Ужас-то какой!
Луна освещала двор Карагодиных бледным мертвым светом. И только она оставалась все такой же невозмутимой и холодной, равнодушной к победам и поражениям всех людей, живущих и умирающих на земле. И никому – ни победителям, ни побежденным – равнодушное ночное светило не делало исключений.
Глава 42
УМЕРЕТЬ, ЧТОБЫ ВОСКРЕСНУТЬ
Весна пришла ночью. Уже давно плакали глянцевые сосульки, барабанили по ржавой больничной крыше веселые барабанщики, сели в Маруськин лог сероватые снега, прячась от прожорливых туманов. Но настоящей весны в Слободе еще не было…