Роман без героя

– Так ты, товарищ, припадочный, как я погляжу… – с досадой протянул Котов, безуспешно разыскивая в мокрых кустах свой портфель. Секретные документы будто в тартарары провалились.

– Издержки героической борьбы с контрреволюцией, – вставил мягкий Богданович, заботившийся о героях революции. – Нужно похлопотать в центре, чтобы для Карагодина, нашего боевого товарища, путевку в санаторий выделили… Полечат профессора – будет, как новенький пятак.

– Горбатого только могила исправит, – пошутил Котов. Но тут же стал серьезен и зол, как обычно:

– Ищите, мать вашу, портфель! Иначе нас всех упекут в такой санаторий, где кулаком и свинцом все болячки лечат…

Портфель искали до темноты. Не нашли.

А вот ящик с медикаментами даже не треснул на своих боках, обшитых жестяными полосками. Даже с телеги не свалился. Чудеса, думаю, и только.

Мы с третьей попытки развел-таки костерок, чтобы хоть малость осушиться и обогреться. По подсказке Петра Ефимовича я вскрыл ящик и нашел там большую бутыль с чистым медицинским спиртом. Настроение у троицы улучшилось.

– Ты сам, Петр Ефимович, думаю, из кузнецов вышел… Чувствуется в тебе этакая рабочая жилка пролетариата. Железный подход к нашему святому революционному делу, – после первых же ста граммов начал лицемерно похваливать Карагодина Богданович. – Сидел в царских застенках?

– Сидел… – тихо откликнулся Петр Ефимович, чуть пригубив спирту из моего походного стаканчика. – Только не по вашему святому делу. За конокрадство посадили, еще парнишкой, перед империалистической…

– За казнокрадство? – не расслышал Котов.

И почему-то добавил:

– Это хорошо, что сидел.

– Коней я любил воровать, товарищ Котов. – пояснил Карагодин. – Во мне ведь какой крови не намешано: и русская, и татарская, и еврейская, и, видать, цыганская, коль конями брежу…

– Гремучая смесь, – засмеялся Богданович, закусывая размокшим в тряпице шматком сала, который предусмотрительно взял с собой в дорогу Петр Ефимович.

– А революции где учился, товарищ Карагодин? – поинтересовался Котов, выплескивая остатки спирта в огонь зачадившего костра.

– В тюрьме той же, на каторге, – весело ответил Главантидер. – Там много евреев политических сидело, бомбил всяких… Они и политграмоте обучили. Борьбе за счастье народное… Шоб эксплуататоров скинуть, попов – самим править. По справедливости шоб было.

– Ну-ну, – скептически посмотрел на Карагодина недоверчивый Котов. – Поглядим, как ты будешь завтра свою справедливость восстанавливать, наказывая отца Василия, вбивающего в бошки слободчан, что всякая власть от Бога, а наша – от Сатаны. Гад!

– Уж будьте покойны, – успокоил «товарищей из центру» Петр Ефимович. Главантидер не подведет…

– Кто, кто?…

– Главный антихрист деревни, – расшифровал председатель «Безбожника» свою общественную должность. – А плесну-ка и я себе вволю…

– Гляди мне, политкаторжанин! – погрозил пальцем Котов. – Чтобы завтра своих «безбожников» на карачки поставил и портфель мне нашли в лесу!..

– А на хрена она тебе, твоя портфеля? – прищурил глаз Карагодин. – Я и так наперечет знаю, кого раскулачивать надобно… С десяток раскулачим. А начнем с Захаровых…

– С Захаровых? – встрепенулся Богданович. – Это не с Ивана Парменовича ли Захарова?

– С их… – удивился осведомленности секретаря Черный Петруха. – Никак знакомы?

– Знаком, – хмыкнул Богданович. – Он мне в Красной Тыре дом ставил со своим старшим сыном Федором. Золотые руки.

Котов перебил Якова Сергеевича:

– Это не показатель классовой сознательности – «золотые руки»… Золотишко припрятал – вот и стали они «золотыми». Так что за птица? Поподробнее.

Петр Ефимович задумался, потом ответил:

– Да уж шибко гордая птаха… Не нашего человек полету. Как бы вам, товарищи дорогие, объяснить… Слишком много о себе понимают Захаровы. Горделивый народ. От таких все беды. Таких и тюрьма не обломает, и каторга не согнеть… С такими совладать труднее, чем с кулачьем проклятым. Кулачье в Сибирь. И вся недолга. А этих гордецов на крик и страх не возьмешь… Они, они главный враг любой власти.

– Гордыня завсегда наказуема, – закивал лысой головой Котов.

Богданович молча ковырял палкой догорающий костер. На небо высыпали звезды. И, секретарь райкома, ища глазами знакомые созвездия, сказал со вздохом:

– Да что же ты так, Петр Ефимыч, на Захаровых-то взъелся? Они ведь твоего сына, Гришу, сколько лет кормили и растили… Как родного. А ты в это время контру аж до Тихого океана гнал.

Карагодин тяжело поднялся, стал мочиться на тлеющие угли.

– Испортили они мне сына, Яков Сергеич! – бросил он, не прекращая своего занятия. – Дюже испортили, подкулачники недобитые!.. Пармен с Парашкой, родители Ивана, люди богобоязненные, суеверные, воспитали не мужика, а мякину… Хоботье у него вместо стержня внутри. Мягок и слюняв, как сопля, жидок на расправу… А нам нужны железные люди. С железными сердцами. Я газетке вычитал.

– Ничего, ничего, – успокоил его Котов. – Еще успеет пойти в люди, как Горький Максим, пройти свои университеты. Глядишь, еще один железный Феликс придет корчевать наше полесье.

Начальник Краснотырского НКВД неожиданно обернулся ко мне: