Роман без героя

– Ешь, ешь, Гришенька, тюрю²⁰, – ласково поглядывая на приемного внука, умильно приговаривала бабушка Параша. – Сразу две коровы в запуск ушли. Молочка нынче не будет. А ты, Даша, у гущу квасу подлей. Малые в рост пошли, мужиками становятся. Пища им требуется.

Федор, выгнув дугой бровь, успокоил сердобольную старушку, которой всех и всегда было жалко:

– Ешь сама, ба!.. Тебе, болящей, лучший кусок. А парубки, гляньте, как тюмкають²¹!.. Их упрашивать не надобно.

– В обед курицу зарежем – Троица, чай, – буркнул Пармен. – И не жалей, жалей, птицу, Ванька! Петруха Черный скоро не токмо лошадей с коровами сведет на общий двор. Кур сгонят до кучи. Попомните тогда моё слово.

Дед тряхнул расчесанной на пробор окладистой бородой, метнул сердитый взгляд на сына, потом переключился на старшего внука:

– А ты, Федька, в лес сходи… Молоденьких березовых веток наломай… Троица, брат!.. Святой праздник. Изба-то не наряжена. Срам.

– А Климка? – недовольно спросил Федор. – Пусть он и наломает.

– Я сказал: ты за ветками сходишь, стукнул кулаком по столу Пармен. – Климке на колокольню лезть… В колокол бить, в честь праздника народ честной созывать в церкву.

– Ешь, отец, спокойно, – поморщился Иван. – Кабы нонешняя власть праздник-то не отменила.

– Ишшо чаво! – возмутился дед. – Не ею введен, не ей и отменять. Ты скажи ишшо, что Священное писание твоя власть отменит…

– Ох, Ваня! Отец! – всплеснула руками Дарья. – Да не лайтесь вы промеж себя в праздник-то… Грех.

Пармен собрал вокруг миски крошки в широкую ладонь, подумал малость – и бросил ли их в рот. Потом обтер ложку кусочком хлеба и медленно съел этот хлеб, строго поглядывая из-под насупленных бровей на домочадцев. Встал, перекрестился и в пояс поклонился иконе Спасителя.

Вслед за ним встали и остальные, громко отодвигая лавки от большого семейного стола.

– Ты, Дарья, лапши свари… – приказал Пармен невестке, когда она понесла на кухню грязную посуду. – Ванька курицу зарубит, а ты расстарайся на лапшицу… Да понаваристей! Чтобы юшка²² была желтая, как куриный желток. Да утей пересчитай. Давеча коршун над лужком полётывал. Кабы не утащил утенка. Гусят-то он уже не осилит – подросли желтокрылики.

Иван Захаров, стоявший за спиной отца, вздохнул:

– Ох, раскулачат тебя, старый чревоугодник! Будут тебе тогда и ути, и гуси, что жили у бабуси…

– Кто посмеет?

– Вона ночью волостная власть понаехала в Слободу… То ли опять по амбарам с винтами пойдут выметать все под чистую, то ли по чью-то душу пожаловали… Всё не к добру нынче. Не к добру это. А ты: «курицу зарежь».

– Цыц! – притопнул ногой Пармен. – Али я не своим горбом добро нажил? Не украл, чай. Не в карты у шулера выиграл. Потом нашим тут все полито так, что по запаху свое добро, как хорошая сука, определю. А ты жаден, сынок. Не в меня пошел. Нету в тебе, Иван, куражу, что ли… Не нашенской ты крови, не Захаров будто.

Иван, поглядывая на Дарью, сказал с укором:

– Да коштоваться²³ нынче накладно… Развалили хозяйство нашенское. Скоро и кур, и утей, и гусей не станет. Как всем ртам у нас коштоваться?

– Коштоваться? – вскинул бровь старик. – Ты это что, Ванька, на Гришку намекаешь?.. Чужой роток? Ты гиль²⁴ переставай нести… Покуда я взмёт²⁵ вот этими, этими, – дед поднес к носу сына огромные кулачища, – вишь, пока осиливаю, до той поры слово мое в доме будет первым. Твое – вторым.

Он, пригнувшись в дверях, чтобы не снести притолоку, вышел в сени испить полный корец²⁶ студеной колодезной водицы. И уже оттуда зычно пробасил:

– На кулеш²⁷ завсегда заработаю! Не приживалка, чай. И не в примаках.

Иван снисходительно улыбнулся, пожимая плечами.

– Не заводи отца, не заводи, Ванечка… – взмолилась Прасковья. – И это в святой праздник. Господи, грех-то какой… Будто все с цепи сорвались.

Она перекрестилась и тихо заплакала.

Больной старой женщине до слез было всех жалко. Будто тяжело хворала и исхудала до невесомости вовсе не она, а милые её сердцу домочадцы, близкие и родные люди. Дарья всю свою жизнь лечила страждущих настоями трав, заговорами и молитвами. Знала про чудодейственные качества прополиса, меда, березового нароста чаги, цветков и грибов разных. Свое же здоровье доверила Богу. И свято верила, что Бог не выдаст – свинья не съест.

– Давай, ба, мы тебя на печь посадим, погреешься… – улыбнулся Клим, толкая в бок Гришку. – Гриш, подсоби!

– Так не топили нынче… – запричитала бабка. – На холодную не надо.

– Протопим! – пообещал Гриша. – Курицу ща зарубим, ощиплем – и в чугун. Полезай на печь.

– Тогды я к борову²⁸ пригорнуся. Так теплее будить. Тут и тулупчик ляжить.

Ребята с гиканьем легко подсадили на печь легкую бабушку Парашу.

С церковной колокольни басовито прозвучал удар большого колокола.

Раз, другой – тревожно, набатно. Так посадских и всех слободских собирали на большой сбор.

– Кто это в набат бьет? – удивился Клим. – Тут другой перезвон требуется – праздничный, со звонкими подголосками…

– Это Пепа юродивый, наверное, в набат ударил, – предположил Григорий. – Какой с дурака спрос?