Роман без героя

– А вы, доктор, какие университеты прошли?

– В тюрьмах не сидел, бомбисты меня, увы, не обучали азам политграмоте, – поспешил заверить я строгого начальника.

– Это, гражданин Альтшуллер, дело поправимое, – загадочно улыбнулся мне Котов. – Вы не представляете себе, насколько это поправимо в нашем свободном государстве при нашей диктатуре.

– Тиха-а-а!..– вдруг хрипловато вскрикнул Карагодин. – Молчать, мать вашу!…

Мы переглянулись. Где-то вскрикнула ночная птица. Хрустнула сухая ветка под грузным Богдановичем.

– Что значит – «тихо»?.. – тоже переходя на шепот, спросил Котов. На всякий случай он достал из кармана вороненый наган и взвел курок.

– Не трынди!.. – свистящим шепотом оборвал Петр Ефимович. – Я слышу его… Это его вой. К покойнику. К смерти…

Котов подбросил в умиравший костер хвороста и, озираясь, стал водить дулом нагана по сторонам.

– Слышь, воить!.. – просипел Карагодин. – Думал я, шо он сдох давно… Не, живуч, гадина… Сам быстрей сдохнешь, а он будить жить и жить… Бессмертен пёс-то…

Богданович потянул меня за рукав.

– Это что – болезнь, доктор? Галлюцинации? Лечить, лечить нужно нашего боевого товарища…

– Кого это ты там слышишь? – недовольно спросил Котов. – Ежик вон в старой листве шуршит. Больше ничего не слышу.

– Тиха-а-а!.. – снова испуганно вскрикнул бедный мой пациент. – Воить пес черный! Воить, зараза!.. Навоить покойничка нам к утру, как пить дать!

Петр Ефимович поднялся на деревянных негнущихся ногах, добрел до телеги. Лошади испуганно всхрапнули, провожая возницу сторожким взглядом.

Он ухватился еще деревянными руками за бортик телеги, кое-как перевалился на еще не просохшее после ливня свежее сено. Лицо его было искажено страхом. Белые глаза смотрели на мигающие звезды, как смотрят покойники в вечность.

– Жаль мужика, – сказал Богданович. – Незаменимый для нашей власти мужик. Он ведь до последнего с контрой воевал. В тайге Уссурийской взвод офицеров один порубал. В Китай спасаться шли… Не дал врагам улизнуть. Боевой мужик, этот Карагодин. Подлечить только надобно.

– А про какого он пса-то бредил? – спросил меня Котов.

– Это типичная клиническая картина эпилепсии. В медицине называется аурой больного. Слуховые галлюцинации. Перед очередным приступом всегда одни и те же…

– Лечить, лечить, боевого товарища! Он народной власти еще пригодится…– Яков Сергеевич закашлялся, глядя, как жестоко скрутил припадок его товарища по партии.

Ему не дал договорить теперь уже вскрик Котова:

– Тиха-а-а!.. Слышишь, Богданович?

Он наклонился над его ухом, брызгая в лицо слюной и тыкая в ночную темь дулом нагана.

– Что – слышишь?

– Вой?

– Чей вой?

– Пса этого… Черного…

– Акстись, Семен!.. – начал было Богданович, напряженно вслушиваясь в пугающую тишину: где-то прошуршала крылами летучая мышь, гоняясь за добычей; монотонно скрипели колеса телеги, дышали лошади, управление которыми я взял на себя.

– Скажите, доктор, а не заразны ли такие галлюцинации для других? – с опаской спросил секретарь райкома.

– Нет, Яков Сергеевич, – успокоил я районного начальника. – Эпилепсия не передается ни воздушно-капельным путем, ни через какой другой контакт… Это приобретенная вследствие органических или психических поражениях головного мозга болезнь. Аура болезни – безотчетные страхи, слуховые или зрительные галлюцинации.

– Ах ты, гадина! Вон он! Вон он! Стреляйте! – услышал я за спиной возглас Котова. И он трижды пальнул в ночь.

– Семен! – вцепился в начальника НКВД Богданович. – Что там было?..

– Да чёрная собака! Здоровущая! С телёнка, не меньше…

Лошади снова понесли, норовя второй раз перевернуть телегу.

– Господи!.. – взмолился Богданович. – Ну и командировка в эту проклятую Аномалию! Пронеси, Господи!…

Теперь уже я изо всех сил сдерживал лошадей. Слава Богу, лесная дорога кончалась. После молодого ельника начинался заливной луг.

– Тпру, стойте, родимые!.. – пытался остановить я конную тягу.

– Вон он, проклятый!.. – толкнул начальника райотдела НКВД под локоть Петр Ефимович. – Стреляй, Котов! Стреляй же!..

Тот наугад выстрелил в темноту.

И тут, как мне показалось, прямо перед соловой кобылой, мелькнула какая-то тень. Комбедовская лошадка всхрапнула и чуть не вывернулась из оглобли. Тень огромной собаки вроде стала уходить в сторону леса, пока не скрылась в густой тьме чащи.

К дому Карагодиных мы приехали без сил, будто кто-то, неведомый, опустошил не только жизненный запас, но и наши души. Разговаривать не хотелось. Мы молча спешились с телеги. Петр Ефимович, долго перелезал через грядку¹⁶ телеги, зацепился за нее рубахой и с треском вырвал из одежды солидный клок. Он зачертыхался, но Богданович остановил поток матерного словоблудия:

– Не матерись только, Петр… Не гневи небо…

Карагодин вошел в хату, не пригибаясь. И больно ударился головой о матицу¹⁷. Но только стиснул зубы, глотая бранные слова.

– Ты бы лампу, что ли, зажег, Петруха!… – почесывая лоб, зло бросил он хозяину.