Роман без названия. Том 2

– Что вы, пане Давид? – спросил он как можно холодней. – Ведь ваша дочь в Ковне. Правда, что я вчера привёл женщину к Гилгину, но эта женщина…

– Это была Сара! Это была Сара! – крикнул еврей, впадая в ярость.

Станислав замолчал, потому что его уста не пускали лжи.

– Вы привыкли презирать евреев, – говорил далее купец, весь дрожа, – загрязнить дом – это ничто для вас, а и тут, – сказал он, стуча себя в грудь, – и тут есть чувство и сердце! И нам дорога честь и имя наши! Что случилось, никто ещё не знает… отдай нам Сару…

– Но я не знаю, о чём и для чего это мне говорите?

Еврей в отчаянном нетерпении прошёлся пару раз по комнате.

– Значит, погибнешь, – сказал он. – Наш позор не пройдёт даром.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите!

Давид всмотрелся в него.

– Ты жил, – сказал он через мгновение, – под нашей крышей, ел мой хлеб, и предал как язычник, что не знает Бога! И это вы презираете евреев? Ха! Ха! И тогда вам Бог повелит жену у мужа похитить, детей отобрать у родителей, седые волосы осквернять, погубить всю семью… Ты знаешь, что она богата со мной и с материю… ты хочешь её денег, не красоты, которую выплакала… Слушай, гоим проклятый, – воскликнул он с гневом, – дам тебе всё её приданое… но мне немедленно её отдай, пока мой позор не разгласился…. Заплачу тебе что хочешь… Евреи скупые, говорите… дам половину того, что имею, дам до последнего гроша.

Станислав не знал уже, что отвечать, быть может, предал бы, но побледневшее лицо Сары появилось перед его глазами и жалость стиснула сердце.

– Вы сходите с ума, – сказал он громко, – а если потеряли дочку, не удивляюсь боли и прощаю оскорбления… чем вам помочь? Я ничего не знаю!

Глаза Давида блестели, он подскочил к столику, схватил с него маленькое деревянное распятие, которое досталось Шарскому от матери, и, поднеся его к кровате, вскричал:

– Поклянись, негодяй, твоим Богом, что невиновен!

И была минута долгого, страшного молчания, а Шарский, обливающийся смертельным потом, схватился за кровать, крича о помощи сильным голосом, который разошёлся по всему дому. Давид бросил распятие и исчез в дверях.

Тут же за ним Горилка, Херш, мальчик, слуги вбежали в комнату, все воскликнули: «Что же произошло?» – допытываясь о причине крика. Но Шарский, не в состоянии выговорить ни слова, указал им только на лежащее распятие.

В эти минуты доктор Брант, беспокоясь о Шарском, которого два дня не видел, вбежал также, удивлённый тем шумом, в комнату. Его приход избавил, может, несчастного от напасти ещё более опасной и раздражения, которое могло довести до безумия. Как к своему избавителю, бросился к нему Станислав, взволнованный, со слезами на глазах, с прерывистым дыханием, в состоянии, трудном для описания и так похожим на болезнь, что сначала доктор принял это за какую-то слабость, и схватился за пульс.

– Что с тобой? Болен?

– Нет, но несчастен! – отвечал Станислав. – О! Очень несчастен!

– Говори, говори, может, на что пригожусь тебе… Что это за шум? Что значит этот еврей, который отсюда выбежал? Это распятие?

Но Станислав, видя заглядывающих через дверь Горилку, Херша и слуг, не мог ничего отчётливо отвечать.

– Какое-то нападение, для меня непонятное, – сказал он, давая знак доктору – Поедем вместе, я должен пожаловаться, должен предотвратить.

Доктор, совсем этого не понимая, пожал плечами и сел, а Шарский, живо одевшись и положив под плащ шкатулочку Сары, дал ему знать, что могут ехать.

– Куда едем? – спросил доктор.

– Куда хочешь! Только теперь всё сердце моё тебе могу открыть, – сказал Шарский, смотря на улицы. – Слушай и сжалься надомной.

И начал ему рассказывать свою историю, ничего из неё не опуская, аж до последней неожиданной развязки. Брант молчал, брал понюшки табаку, пожимал плечами, невозможно было заметить, что чувствовал и думал. Наконец рассказ окончился и, хватая руку доктора, Шарский воскликнул:

– Спаси меня и её! Возьми под свою опеку… вот её всё минует… Я не поддался преследователям. Еврей пригрозил мне судом, Сибирью. Я не боялся бы этого, если бы только обо мне была речь, но, когда я погибну, и она останется без поддержки, без предводителя… Доктор, в тебе одном надежда!

– Ха! Ха! – проговорил медленно доктор. – Задача до чёрта трудная… но не отвёз ли ты до этих пор ту несчастную с Бакшты? А что думаете дальше? Чтобы смочь её вырвать из их рук, нужно, пожалуй, уговорить её сменить веру… А если она не имеет Христа в сердце… годится ли это? Думай и говори!

– Наиболее срочно, – сказал живо Станислав, – чтобы её евреи не схватили, потому что запрут её так, что следа не останется.

– Значит, я еду в Бакшту, потом в ведомство, чтобы опередить жалобу… А ты?

– Я за тобой пешим поспешу… помни, что за нами следят, что каждую минуту и дом на Бакште открыть могут… ради Бога, спаси её, спаси!

– Ты вмешал меня в милую кашу, нечего сказать, – проговорил Брант, пожимая плечами, – но что с тобой делать, я должен слушать, хотя бы рад умыть руки…

– Умыть руки! Доктор, разве годилось бы?