Роман без названия. Том 2

Одного вечера Шарский очень удивился, застав в обычно довольно пустом салончике панства Цементов многочисленное собрание, множество женщин и мужчин, по характеру, речи, одежде, очевидно, недавно прибывших из деревни. Причиной этого наезда были именины самой пани, на которые поблизости живущая семья и знакомые, договорившись, сбежали в Вильно, желая весело провести там неделю карнавала. Хозяйка, сам хозяин, поставленный между дверями и разновидностью буфета, нарядные девушки, всё это кружилось, смеясь, пританцовывая, хохоча, обнимая давних знакомых, а кружок этот представлял такую весёлую и связанную группу, что у Станислава аж сердце порадовалось от этого зрелища. Мужчины уже, согласно обычаю нашего времени, по большей части сидели с чаем и трубками в среднем покое за преферансом; замужние женщины – на канапе, девушки суетились около фортепивано и чая, а кавалеры, которых было не много, снова крутились возле девушек. По более искреннему, громкому смеху и энергичным движениям он легко узнал, что это сельское общество… Всё больше выплёскивались слова, выкрики, шутки… аж мило их было слушать.

Станислав заметил на пороге, что пришёл не вовремя и попадёт к чужим; поэтому хотел отступить сразу за дверь, но пан Цемента, коий его очень любил, схватил его за полу и не хотел отпустить.

– Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! – начал он кричать. – Жена! Эмилька! Юлцы! Каролько! Спасайте! На помощь!

– Но я тут вам буду мешать… вы так весело развлекаетесь!

– Ха! Ха! Как мешать! Не пущу!

И он по-прежнему кричал своим:

– Кто в Бога верит, на помощь!

Подбежали аж две панны.

– О! О! То! То! То! Возьмите-ка этого паныча, – воскликнул хозяин, – под конвоем доставьте его в салон… дезертира! Ха! Ха! Хотел убежать, увидев, что нас тут так много!

– Что это вы думали! – начала Эмилька фиглярно. – Что нам уже для чая чашек не хватит? А! Это мило!

– Но у вас гости, родня!

– И именно поэтому мы рады бы, чтобы вы познакомились с нашими достойными соседями!

– Мама! – воскликнула старшая, входя за Станиславом в салон. – Я официально обиделась на пана Шарского. Увидев, что нас тут много, хотел улизнуть.

– Вот прекрасно! – ответила женщина, грозя. – И поэт, и трус!

– Видите, как мама тебя отругала; вот прими на себя. Теперь садись и играй потихоньку в цензурного, потому что здесь от нас наверняка примеров нахватаешься, – прибавила Эмилька.

– Пани, – прервал Стась, – годится ли так говорить?

– Годится, дорогой пане, вы, писатели, такие, что невольно кормитесь постоянно тем, что вас окружает. Я это как-то понимаю и не считаю тебе за зло, но что не один может гневаться, хотя бы не целиком находясь в книжке… тот за свой нос, тот за ухо, то за пословицу, тот за характер, иной за движение… это также правда…

Станислав поднял к хозяйке глаза и по дороге встретил два лица, обращённых к нему… как-то ему дивно, как бы из сна, знакомые. Он не мог поначалу вспомнить, где их видел, но их глаза, уставленные в него, были с явной заинтересованностью… Ближе к нему сидела старушка с милыми чертами, ясным челом, а при ней девушка, блондинка, голубоглазая, с приятным и красивым личиком. Не была это идеальная красота, но что-то ангельски-сладкого, притягивающего, миленького улыбалось грустновато в её кругленьком, легко зарумяненном личике. Казалась самой добротой и допустить было трудно, чтобы могла разгневаться, что бы могла даже потерять терпение.

Станислав думал и не мог вспомнить, где их видел, а был уверен, что где-то встречал в жизни этот взгляд и эти уста… Наконец после долгой борьбы с воспоминаниями пришло ему в голову последнее путешествие в Красноброд и встреча в дороге на ночлеге, и стих, который девушка читала, и разговор с матерью после него. Ему сделалось приятно, что ещё раз в жизни встретил это явление, это незнакомое существо, которое за его искренность, не зная его, заинтересовалось им.

Может, именно слова поэта, стихи которого с удовольствием читала девушка, направили на него её голубые глаза; может, и мать припомнила тот разговор с дочерью, и обе с боязливым любопытством всматривались в печальное лицо молодого человека.

Эмилия представила его сидящей рядом матери, пани Брезняковой, кровной Цементов, а та, согласно расхожей формулки, которую усладила улыбкой, честной и искренней, обратилась к Станиславу:

– Мы давно знаем вас по вашим сочинениям… но я имею право и на более близкое знакомство, потому что в молодости хорошо знала вашу матушку, с которой мы жили в дружбе.

При воспоминании о Красноброде, о матери, которой так давно не видел, боясь неприятных расспросов, смешанный, он в молчании поклонился. Общество, по счастью, смешалось, соединилось, поделилось на группки и, постепенно оживляясь, поглотило пришельца, который скоро стал своим и, однажды доплыв до крутого берега литературного вступления к разговору, втянулся в общую беседу, весёлую и освежающую.